– О да! Сожмите их посильнее… Когда вы приехали ко мне вчера вечером… Вы себе представить не можете… Едва вас увидела у моей двери, таких растерянных, я сказала себе: «Спасибо, спасибо! Я о них позабочусь». А ночью, когда обнимала вас и чувствовала, как стали мокрыми мои плечи… Что вы наделали? Убили кого-нибудь?

– Да и нет.

– Не хочу ничего знать. Для меня вы совершенно невинны. Вы первые совершенно невинные люди, которых я встретила в жизни.

Мы поехали дальше. А уставшая Мари-Анж уснула на заднем сиденье.

– Мари… Мари… Проснись…

– А? Что? Что происходит?

– Мы остановились попить. Пошли выпить лимонаду.

– Не может быть!.. Ну и дела! Какие вы славные!.. Мне повезло.

– Так вылезай.

– Не могу. Я потеряла туфли.

– Да поторопитесь, вы оба! Потопали!

– Лучше бы посмотрели, негодяи, как надо вести себя с дамой! – Мы надеваем ей туфельки… Держим открытой дверцу… Помогаем натянуть плащ… – Такое обращение тебе подходит?

– Откуда эта музыка? Там бал?

– Ты против?

– Я слишком плохо выгляжу!

Надо немного привести себя в порядок. Обождите пять минут. Где находится лампочка в этой поганой машине? Спасибо. Моя сумка. Несессер. Смотрю в зеркальце. Ресницы просто потрясающие, мои метелочки! Мне известно, что такое женская красота. Тушь и помада для подкрепления духа. Я завораживаю своих смельчаков. Они никогда не видели такой прически. А от моего рта уже не могут оторвать глаз. Темная охра на кисточке. Рисунок выверен с миллиметровой точностью. Бесцветная помада на губы. Облизываю языком. Теперь они влажные и блестят. Мне совершенно необходимо видеть ваши глаза, я же сказала об этом. Я расцветаю. Кладу румяна на щеки. Покрываю тонким слоем светлой пудры. Взбиваю волосы металлической расческой. Челка в порядке. Духи. Брызгаю на себя, на лицо, за уши, на шею под волосами. За платье. Застегиваю пять пуговичек. Затем дезодорант под мышки. Массаж двумя пальцами, чтобы закрепить запах. Ну все, вы достаточно видели. Проверяю ногу. Подтягиваю чулок. Замечательно. А теперь прочь отсюда! Мне надо проделать нечто интимное. Чтобы танцевать вволю. Чтобы не оставить следов на стуле.

В кассе никого. Входим вместе, держа друг друга под руки. Великолепная, с вызывающим видом Мари-Анж посредине. Оркестр играет что-то очень знакомое. И совсем недурно. Особенно электрогитара. Но стереоусилители не позволяют ни пошептаться, ни вздохнуть. Приходится объясняться жестами. Впрочем, никто не испытывает особого желания разговаривать. Существует одно желание – включить в счет пострадавшие барабанные перепонки.

Под шквал децибелов пробиваемся к столику у самого края танцевальной площадки. Низкие ноты переворачивают внутренности, а верхние перепиливают пополам. Садимся. Рассматриваем своими бедными перископами достойное собрание.

Никто не танцует. Освещенная лампочками площадка пуста. Почему же так гремит музыка? От одного ударника сдохнуть можно. Его палочки напоминают пневмомолоток. Кстати, он один находится в движении, остальные похожи на застывшие статуи, готовые растаять от жары. Двигаются лишь их унизанные кольцами пальцы. Но нас буквально прижимает к креслам дрожание их струн. Для кого же они играют? Почему они так стараются, все аж взмокли, если никто не танцует?

Никто не танцевал, но все глядели друг на друга через танцплощадку. Помещение битком набито гостями. Дышать нечем.

Слева расположилась армия парней и девок – грязных, плохо причесанных, явно накачавшихся наркотиками.

В центре, за баром, стоял мертвенно бледный хозяин заведения.

Справа устроилась банда хорошо одетых, симпатичных молодых людей в блейзерах, галстуках, соблюдавших полное спокойствие.

Мы же, как законченные идиоты, находились между ними, то есть на передовой.

И все смотрели на нас.

Особенно те, кто был слева, – волосатики, грязные, провонявшие, вызывавшие беспокойство лоботрясы. Они не спускали глаз с наших пиджаков, мокасов, безупречно выглаженных брюк и с ног Мари.

Словно нас ждали для того, чтобы начать.

Среди тех, кто был по другую сторону площадки, мы видели весельчака, сластолюбиво улыбавшегося Мари-Анж. Дебила с африканской шевелюрой. Он сидел, поставив на танцплощадку красные сапоги. Сапоги со шпорами. Так, что видна одна его ширинка.

Он сделал жест пальцами в сторону Мари-Анж. Неприличный.

Та никак не реагировала. Я только почувствовал, как ее холодная ладонь сжала мои пальцы.

Сзади кто-то похлопал меня по плечу. Оборачиваюсь. Это надушенный, с бабочкой хлыщ. Он предлагает американский кастет. Отклоняю. Очень вежливо.

Кудрявый тип напротив сделал другой предназначенный Мари-Анж жест. Поставил пивную бутылку между бедрами. Как бы предлагает ей попробовать. Это вызывает бурное одобрение его поклонников.

Оркестр продолжает греметь.

Мы же изображаем глухонемых.

Я слегка приветствую противника рукой, протянув вперед мизинец, чтобы он имел понятие о размере проникновения. Позади меня слышен гогот.

Тогда шутник высоко поднимает руки и ладонью деликатно намекает на то, что мне лучше не возникать.

Приходится, однако, встать с места. Мари-Анж удерживает меня. Отталкиваю ее. Вижу бледного Пьеро, натянутого, как тетива лука. Он держит руку в кармане. Я забыл, у кого наша пушка… У меня. Значит, у него бритва.

Красные сапоги грязным жестом подзывают меня.

Подхожу. Сейчас я его размажу, как кашу, превращу в месиво эту белую негритянскую рожу.

Останавливаюсь в двух шагах от него. Вне досягаемости его красных сапог.

Тот томно мне улыбается. Жестом показывает на свою ширинку. Затем демонстрирует жвачку в зубах. И поигрывает ею.

Но это длится недолго… Бог мой! Кто бросил бутылку? Кровь заливает ему лицо и руки, он больше ничего не видит, у него удивленный вид, у этого шутника.

Оборачиваюсь. Начинается давка. Одни подходят с угрожающим видом, вытаскивая из-под блейзеров кастеты. Другие вскакивают с мест. Начинается драка. Девки визжат, разбегаются во все стороны. Одна из них с разбитой щекой падает к моим ногам. Подбираю ее и втаскиваю на паркет площадки. Где Пьеро? На помощь приходит Мари. Где тут туалеты? Где туалеты в этом дерьмовом зале для праздников? Девица в обмороке. Кладем ее на пол под умывальником. Это какой-то заморыш, невзрачная девка из банды, чулки разодраны. Срываю сомнительной свежести полотенце, смачиваю водой. «Нет, – орет Мари-Анж, – слишком грязно!» – и вытаскивает из сумочки коробочку с ватными тампонами. Одним из них осторожно протирает лицо девушки, которая потихоньку приходит в себя. Узнав нас, плаксивым тоном говорит: «Мерзавцы, сволочи, шлюха» – и плюет в Мари-Анж кровью. В ту же минуту я слышу полицейскую сирену.

– Фараоны! – орет Пьеро, врываясь в туалет. – Бежим!

– И думать не смей! – отвечаю ему. – Слишком I поздно! Завяжи галстук и причешись.

Они врываются с пистолетами в руках. «Всем стоять на месте! Руки вверх!»

Мы же спокойно выходим из отхожего места, безукоризненно одетые, лишь с некоторым волнением на лицах. Оркестр играет по-прежнему. «Нельзя ли этим обезьянам заткнуться!» – орет усатый, молодой, в синем костюме инспектор. Его властный тон производит впечатление. По знаку хозяина музыканты послушно смолкают. Полицейские забирают всю шушеру. Того, что в красных сапогах, тоже. Окровавленную пигалицу вытаскивают из сортира, и я пинком в зад провожаю ее в полицейский автобус. Она все еще держит около щеки вату Мари-Анж. Тот, что в бабочке, подходит к инспектору, раскрывает бумажник из крокодиловой кожи. «Ладно, ладно, – понимающе отвечает тот. – Вас вызовут как свидетелей». Небрежно проверяет наши документы. Нас с Пьеро он не знает. Представляемся. Ведем себя как приличные люди. Они спешат. Уходят. И мы оказываемся среди своих. Оркестр играет слоу-фокс. Такая музыка излечивает раны. В комиссариате ее не услышат. Я отпускаю ручку револьвера и вынимаю из кармана руку.