Как истинные Робин Гуды, стараемся получше организовать свою жизнь. Покидаем белок на заре, катим на нашей тачке в три лошадиные силы до въезда в город, минуем его вместе с толпой рабов, отправляющихся ишачить. Полицейские останавливают движением руки эти орды мужиков, которые бегом пересекают улицу, словно их подхлестнули хлыстом кучера. Катим дальше. Когда все небоскребы заполняются до отказа, мы выгружаемся перед таверной, где упиваются безжалостные тюремные сторожа.

Бистро «Чокнемся со всеми» становится нашей штаб-квартирой. Мы врастаем в него, нас тут теперь знают. Мы говорим «здравствуйте» или «как обычно». У нас появляются новые привычки. Мы беседуем. Получается диалог. Ткем свою паутину.

Говорим, что поселились неподалеку, на соседней улочке, снимаем однокомнатную квартирку. Что ненавидим готовить еду, мать не научила, что пора бы жениться. Поэтому мы и приходим утром, днем и вечером. Ну совсем к жизни не приспособлены! Берем дежурное блюдо и съедаем на бумажной скатерти. Мы, мол, студенты, готовимся к экзамену, вкалываем, как каторжники, до трех утра. Экзотичный официант охотно нам верит. Мы выглядим такими интеллигентными парнями и оставляем такие щедрые чаевые. Как и хозяин, он начинает привыкать к нам. Мы отличные клиенты!

Приходится быть такими. Мы ведь чего-то ждем.

Но пока ни о чем не спрашиваем. Они сами начинают выдавать нам всякие тюремные байки, чтобы произвести впечатление. Как все мелкобуржуазные выродки, мы такие чувствительные, нас вырастили в вате. Вот они этим и пользуются.

«Самое ужасное, – объясняют нам, – это ходить на глазах у всех но нужде. К этому никогда не привыкнешь. В углу камеры без всякой ширмы стоит параша. Когда кто-то пользуется ею, приходится открывать окно даже зимой. Но парни, к счастью, сговариваются и устраивают ограждение из одеял».

Чокаемся, и они продолжают в том же духе.

«Напротив есть один старший надзиратель, который очень любит врываться в камеру и срывать ограждение у параши. Это порочный тип. Ему нравится смотреть, как люди справляют нужду. Одеяла же мешают ему все видеть. И он отправляет ребят в карцер за порчу казенного имущества».

Успех таким рассказам обеспечен. Мы напуганы, разыгрываем недоверие. Кричим, что, если такое происходит, это скандал! Тогда они начинают по новой.

«Но самое ужасное – это номер с отверткой. Один из ребят берет отвертку и начинает с помощью молотка всаживать ее себе в висок. Чтобы так поступать, надо действительно очень желать смерти».

Однако потрясать интеллигентов можно совсем не каждый день. Не каждый день и им попадаются такие, которые приезжают с книгами, тетрадями, с заспанными глазами и растрепанными волосами после ночных бдений. Настоящие работяги, не то что разные хмыри, играющие в Революцию!

«Наш сосед, – рассказываем им, – старьевщик. Он целый день что-то пилит, колотит молотком, точит на станке. Здесь нам куда спокойнее работать».

Мы, мол, изучаем математику. И заполняем страницы липовыми уравнениями. Делаем выписки из купленных учебников. Мы даже курим амстердамский табак в чудовищных трубках и для вящей убедительности надеваем очки.

Нашим бравым торгашам всегда не хватало такой аудитории. Молодых, чистеньких, цепенеющих в ужасе от их рассказов. Мы существенно разнообразим привычную клиентуру – всех этих любителей рыбалки и прочего.

Они нам преподробно рассказывают все самое гадкое из нравов дома напротив. И делают это с наслаждением. «В большом зале со скамьями для кино, телика, мессы всегда находятся типы, которые хотят тебя пощупать».

Самое ужасное, что они тоже разыгрывали возмущение, изображали гуманистов, которые хотят что-то сделать. Но что? Считая, что просто стыд, когда существуют такие порядки и нравы, они с наслаждением их описывали. Между тем без незаконных операций с тюрьмой им бы никогда не удалось обзавестись своей напичканной неоном лавкой.

Эти люди получали за все комиссионные. За потихоньку переданное через знакомого сторожа письмо. За чистое белье, приготовленное для арестанта женой, которая из-за работы не может прийти в день, когда берут передачи, а воскресных дней у нее нет. Настоящий рэкет под предлогом оказания услуги и облегчения тягот тюремной жизни! «Слава богу, мы тут», – утверждают они, убежденные, что приносят благо.

Эти взяточники, кстати говоря, ни в чем не нуждаются. Каждый год они обновляют, раскрашивают свое заведение, меняют рекламу, ставят атомные кофеварки. А по воскресеньям, когда в тюрьме нет посещений, когда все закрыто, отправляются на речку побаловаться рыбалкой.

Хорошо было бы как-нибудь обчистить их… Плохо – времени у нас маловато…

Двери тюрьмы открывались не часто. Мы не видели, чтобы кто-нибудь из них выходил, за исключением сторожей, которых мы узнавали по форме, по их здоровенным симпатичным рожам людей, радующихся, что есть возможность заглянуть по-соседски в бистро.

Зато мы видели, как впускают в тюрьму, как прибывает с мотоциклетным эскортом тюремный фургон, в котором за решеткой сидит очередной калека. Затем все эти шоферы и эскорт приходили сюда выпить пивка, но уже без своего пассажира, который оставался внутри, голый, ожидающий, когда его обыщут, отберут травку, сделают снимки и все остальное, что проделывают за этими толстыми стенами.

Отмечая сдачу «товара», они много пили, награждая друг друга дружескими тумаками. Славные люди…

Мы с Пьеро подсчитали, что полицейский-мотоциклист поглощает банку пива за 10-15 минут. Мы проверили с часами в руках. Конечно, есть среди них торопыги, которые пьют залпом. Но это уже клинический случай.

Иногда мы с ними сталкивались в сортире. Странное чувство, смею заверить, когда стоишь рядом с писающим мотоциклистом. Подчас они не знают при этом, куда девать свои дубинки. Их черная кожа на куртке так и скрипела, когда они шевелились.

Мы просто не понимали, как они выдерживают, вынужденные часами сидеть взаперти в бронированных автобусах, попивая пиво из банки.

Сторожа – мы это тоже проверили – быстрее справляются с пивом. По части выпивки – это чемпионы. Вставать им приходится рано. Пиво они пьют по утрам.

Мы видели, как они приходили на работу, уже основательно набравшись. Их можно было понять по-человечески. Грех осуждать людей, у которых такая трудная работа! Но нам с Пьеро невольно приходило в голову: а не объясняется ли большое количество несчастных случаев, самоубийств, побегов отсутствием на месте сторожей – сторожей, которые отправились отлить? Коридоры ведь такие длинные, наблюдение снижается, и заключенные пользуются этим.

Хозяева бистро обслуживали тюремщиков у бара. Мы застенчиво угощали их, ни разу не встретив отказа. Потихоньку мы завоевали их расположение.

– В общем, – говорили мы, – у вас опасная профессия…

– Опасная? – гогочет один из них во все горло. – Еще бы! – И начинает рассказывать. – Возьмем, к примеру, прогулку. Догадайтесь, сколько нас охраняет триста заключенных? Ну, попробуйте! Четверо! А наши жильцы совсем не ангелочки, уж можете мне поверить. Если они взбунтуются, нам их не унять. А сколько нас в цеху? Один на пятнадцать человек, работающих с острыми инструментами. Говорю вам, быть фараоном куда лучше!

– Но вы ведь вооружены!

– Ха-ха! – смеется он. – Видно, вы только от юбки матери оторвались. Вооружены! Если бы так! Тогда было бы ничего! Подумайте лучше, господа, о такой ситуации: да, у меня пистолет. Хорошо. Что делает заключенный за моей спиной? Вытаскивает его. И тогда кем я становлюсь? Заложником! А что потом?.. Бунт!.. Усекли? Нет уж, спасибо! Получить посмертно медаль у меня нет никакой охоты. Никакой!

– Что же тогда заставляет их слушаться?

– Дисциплина! Очень суровая!.. Приходится к ней прибегать… Надо, чтобы заключенный боялся…

– И он боится?

– В наших интересах, чтобы боялся!.. Мы располагаем самыми разными наказаниями… Карцер, одиночка, запрет на переписку, запрет свиданий… Мы максимально пользуемся этим… Прибегаем к шмону. Правило – нанести удар первым!.. Налей-ка нам еще, Марсель!..