К утру Тюрин страшно ослаб. Невыносимо яркий свет и бессонная ночь доконали его, глаза щипало, слово туда плеснули кислотой, веки набухли, а в голове тяжелым варевом лениво бродили неясные жуткие образы: огнедышащие пасти, вселенские пожары и океан кипящей магмы. Тюрин слышал, как в коридоре захлопали двери - соседи один за другим уходили на службу. От каждого такого стука Тюрин нервно вздрагивал, болезненно поеживался и на несколько секунд приходил в себя от тяжелой сонной одури.

Неожиданно, в каком-то полусне-полуяви ему пришла в голову вполне трезвая мысль, что, мол, не станет Николай в это людное время ломиться к нему в квартиру. Струсит. Вслед за этим Тюрин подумал о побеге, о том, что такой случай может больше не представиться. Надо лишь дождаться, когда из квартиры выйдет кто-нибудь из соседей, и вместе с ним выскочить на улицу, а там уж что бог пошлет.

Долго мысль о бегстве вызревала в утомленной голове Тюрина. Но именно из-за чрезмерной усталости чувство опасности притупилось. Кроме того, от долгого ночного бдения у Тюрина сильно болела спина, хотелось лечь и уснуть, укрывшись одеялом по самую макушку.

Наконец, Тюрин покинул свой пост. Бесцельно пошатавшись по квартире, он опустился на краешек дивана, немного посидел и как куль повалился на бок. Старый диван охотно принял хозяина в свои объятия, и, сладострастно причмокивая, Тюрин вполз на середину и заполнил собой удобную мягкую выемку.

В голове у него словно выключили свет, он начал стремительно погружаться в темную спасительную бездну и вскоре уснул так крепко, как могут спать только вконец измученные люди.

Проснулся Тюрин от того, что кто-то не сильно, но настойчиво тряс его за плечо. Он так и не успел удивиться, сообразить, что в запертой квартире будить его некому, когда услышал над собой знакомый и почему-то страшный голос:

- Вставай, Макарыч. Хватит дрыхнуть. Поговорить надо.

После этих слов Тюрин мгновенно восстановил в памяти все, что с нимпроизошло прошлым вечером, вспомнил, кому принадлежит этот голос и чего можно ожидать от разбудившего его человека.

Не открывая глаз, Тюрин съежился до размеров ребенка, подтянул колени к подбородку, загородил сморщенное от страха лицо руками и тихонько заскулил:

- Не надо, Коля. Я ничего не видел. Я случайно. Три рубля взаймы...

Коля!

- Да не буду я тебя трогать, - услышал Тюрин. - Если бы хотел, сонного сделал. - Николай похлопал Тюрина по плечу и деловито добавил: - Что я, зверь что ли, своих-то? Соседи все-таки.

Последние слова подействовали на Тюрина как магическое заклинание. Он понял, что его срок ещё не вышел, и судьба в виде страшного убийцы милостиво подарила ему жизнь. Осознав это, Тюрин почувствовал какойто истерический восторг от того, что Николай оказался соседом, а не просто случайным душегубом. Он радовался и за себя, и за Николая, который несмотря на дьявольскую профессию сохранил в себе уважение к общечеловеческим традициям. Тюрин ликовал от того, что он "свой", и это жизнетворящее слово карамелькой каталось в его сознании. Ему вдруг открылся весь широчайший диапазон этого замечательного определения, его звучная мягкость и красота внутреннего смысла. Все то, что до сих пор Тюрин считал своим, все, чем он владел - материальное и не материальное, не шло ни в какое сравнение с этим железным, дарящим жизнь, метафизическим тавром.

Еще некоторое время Тюрин не смел взглянуть на Николая. С закрытыми глазами как-то легче было верить в благополучный исход. Он боялся, что увидит над собой занесенный топор или колбасный тесак, страшился лица убийцы, а Николаю, видимо, надоело ждать или лицезреть окоченевшего от страха соседа. Во всяком случае, он нервничал, и Тюрин, как только открыл глаза, заметил это.

- Сядь-ка, Макарыч, - сказал Николай, - дело такое, а ты как баба... Тюрин сразу ожил, засуетился, опустил ноги на пол и изобразил на своем лице живейший интерес, а Николай уселся верхом на стул в метре от дивана. Лицо у него было усталое, бледнее обычного, а покрасневшие, набрякшие веки говорили о том, что он, как и Тюрин, провел бессонную ночь.

- Не суетись, Макарыч. Лучше слушай и запоминай: ТЫ НИЧЕГО НЕ ВИДЕЛ, и все будет о'кей. Зачем тебе башку под топор ложить? Сам понимаешь. И мне лишняя кровь не нужна. Вот где она у меня. - Николай небрежно чиркнул ребром ладони по горлу, делано улыбнулся и потрепал Тюрина по щеке. - Ты хороший мужик, Макарыч. А этот, - он кивнул на стену, очевидно имея в виду свою жертву, - случайно. Я не мокрушник, Макарыч. Сам, придурок, полез... Николай запнулся. - Все-то я рассказывать не буду. Тебе ни к чему. Только ты запомни, Макарыч, если что... - Николай внушительно помотал головой. - В общем, сам понимаешь. Не маленький.

- Да-да-да, - Тюрин отчаянно закивал, а Николай встал и перебил:

- Да ты не кивай и не поддакивай. Лучше мотай на ус. - Он молча прогулялся по комнате, подошел к репродукции и щелкнул по ней пальцем. Хорошая картинка. Где взял?

- Это давно, - забормотал Тюрин. - Трофейное, наверное...

- Антиквариат, - оценил Николай.

- Возьми себе, - почти выкрикнул Тюрин. Он соскочил с дивана и мгновенно очутился у стены. - Подарок. Я тебе её дарю. Бери-бери.

- Не надо. Пусть у тебя висит. - Николай вытянул руку из кармана и пристроил за дубовой рамой небольшой сверток. - Это деньги, - пояснил он. Пригодятся.

- Не надо, - испугался Тюрин и взмолился: - Я прошу тебя...

- Надо, - спокойно оборвал его Николай. - Ты же ко мне за деньгами приходил. - Затем, ухмыльнувшись, он добавил: - Трешки нет. Вот, возьми что есть. Чем богаты. Отдавать не надо. Это подарок.

- Коля, - жалобно запричитал Тюрин, - не надо мне денег. Честное слово, не надо. Я и так никому ничего не скажу.

- Дурак ты, Макарыч, - печально проговорил сосед. - Тебе же все равномолчать. Так уж лучше за деньги, чем бесплатно. Смотри, Макарыч, береги себя. - Николай как-то совсем по-человечески, доверчиво потянулся и широко зевнул. - Пойду я, посплю. Значит, я надеюсь на тебя, Макарыч. Смотри, спать буду спокойно. - Он щелкнул австрийского канцлера по носу. Умели, бля, жить. И ты учись. Тогда все будет о'кей. Понял?

- Понял, - обреченно кивнул Тюрин.

3

На следующий день Тюрин пришел на работу раньше обычного. Ночь он провел отвратительно, все время вставал, пил воду и, проходя мимо репродукции, косился на пачку купюр толщиной в палец, которая так и осталась торчать из-за рамы. На душе у Тюрина было пусто, как после приступа рвоты. Всякую мысль о Николае и его жертве он гнал от себя и старался думать только о том, как он устал. Страх покинул Тюрина, но осталось какое-то предощущение неотвратимой беды, животное предчувствие грядущей катастрофы.

Лежа на диване, Тюрин часто трогал левую сторону груди, пытаясь на ощупь проверить работу сердца, а оно билось нормально, без перебоев, но словно у раскрытой форточки. От этого Тюрину казалось, что в комнате холодно и промозгло. Он натягивал на себя одеяло, ворочался и тяжело вздыхал.

После ухода Николая Тюрин так и не решился близко подойти к репродукции. Цвет червонцев напоминал ему розовые капли на белой поверхности ванны. Эти капли почему-то особенно четко отпечатались в его памяти. Он даже видел их ночью в одном из кошмарных снов. Они фонтаном вылетали из черной безобразной раны, тяжелые, как дробь, и совокупившись со своими предшественницами, скатывались вниз, чтобы уступить место точно таким же.

Уже под утро Тюрин увидел сон, после которого он сразу поднялся и ушел на работу, забыв позавтракать и даже причесаться. По правдоподобию и яркости видение нисколько не уступало яви, и, очнувшись, Тюрин не мог с уверенностью сказать, видел он это в действительности или здесь поработало больное воображение.

В очередной раз перевернувшись на другой бок, Тюрин услышал тихий бумажный шелест, будто сквозняк пошевелил на столе газету. Еще совсем недавно, до этой дикой истории, он не стал бы интересоваться, что шуршит, но измученный страхом, он снова почувствовал свою полную беззащитность перед вселенским злом, которое сейчас олицетворял для него сосед-мокрушник.