После прочтения записки состояние Лены было близко к обморочному. Не желая верить в то, что её так незамысловато и подло обманули, она несколько раз перечитала послание, заглянула на другую сторону листа, будто ожидая увидеть там коротенькую фразку: "Я пошутил", и только после этого исступленно скомкала лист бумаги и обессиленно повалилась на стул.
Всего лишь сорок минут назад она имела все, что нужно для нормальной человеческой жизни: жилье, работу, мужа, любовника и в перспективе надеялась женить на себе какого-нибудь удачливого бмзнесмена, успевшего поймать свою синюю птицу за хвост и впрячь её в новенький мерседес. Благо, для этого у неё были все данные: красиво слепленная рыжая головка с кукольным личиком, точеная фигура и завидная женская хватка. Еще полчаса назад она держала в собственных руках небольшой чемоданчик с тисненым вензелем, в котором лежало то же самое плюс абсолютная финансовая независимость. Но, словно в страшном сне, в одночасье все это вдруг испарилось, и вот сейчас она лишилась последнего - возможности легально жить в своей квартире, городе, стране. Пресловутое разбитое корыто, по сравнению с тем, что она получила, выглядело бы подарком судьбы. Опостылевшая работа в банке и презираемый муж остались где-то там, в безнадежно утерянном прошлом, тогда как она столкнулась с таким чудовищным настоящим, что в пору было намыливать веревку.
Оглоушенная и раздавленная, Лена даже не заметила, что плачет. Из этого состояния безысходности её вывел резкий телефонный звонок. И тут же у неё появилась слабая надежда, что это лишь недоразумение, ошибка или жестокий розыгрыш. Подбегая к телефону, она молила бога, чтобы это оказался Антон Скоробогатов. Одно его имя значило для неё сейчас гораздо больше, чем вся предыдущая жизнь, а сам он начисто утратил человеческие черты и превратился в некий символ возврата к жизни.
Звонок окончательно разочаровал Лену. Новый владелец квартиры на всякий случай поинтересовался, есть ли кто дома и сообщил, что намерен заехать сегодня во второй половине дня и оставить кое-что из вещей. Молча выслушав его, Лена швырнула трубку мимо аппарата и только после этого тихо произнесла:
- Пошел ты в задницу, говнюк!
Далее оставаться в квартире Скоробогатова нельзя было по любым соображениям, но у Лены совершенно не было сил, чтобы покинуть её. Семейные деньги, которые она забрала из дома, казались в её положении такими мизерными, что о них неприятно было вспоминать - их хватило бы не более, чем на месяц нищенского существования. Что делать дальше, Лена не знала, размышления о будущем доставляли ей физическую боль, а улица, где она вскорости должна была очутиться, пугала её своей открытостью. Где-то там, вне стен этого дома, за ней уже начиналась настоящая охота, и, думая об этом, Лена явственно ощутила тяжелые запахи несвежего белья и параши.
Мысль о семейной "копилке" пришла не сразу. Предательство Антона и последующие переживания лишили её возможности рассуждать спокойно и трезво. Но когда Лена достала тоненькую пачку денег и бегло пересчитала их, в памяти неожиданно всплыли три с половиной тысячи долларов.
Лена с Сергеем не принадлежали к числу людей, которые месяц за месяцем с получки откладывают в чулок на черный день и уж тем более, на далекую старость. Одна зарплата у них уходила на необходимое, другая - на развлечения. Но симпатичная идея сделаться рантье в свое время захватила Калистратовых, как и многих других граждан, мечтающих без особого риска и суеты делать свой маленький бизнес на деньгах. А вскоре подвернулся случай: посредничеством Сергей заработал две тысячи долларов, и вся сумма была отдана знакомым под неплохой процент. Почти за полтора года две тысячи превратились в три с половиной, но забрать их можно было только предупредив благодетелей за неделю.
Вспомнив о "копилке", Лена бросилась к телефону, набрала рабочий номер подруги и от нетерпения заскребла ноготками по столу.
- Алло? - услышала она, и этот спокойный знакомый голос словно вернул её на полтора часа назад, когда мир вокруг неё ещё включал в себя всю палитру цветов и оттенков.
- Тань! - закричала она. - Тань, это я, Лена. Тань, слушай и не перебивай. Понимаешь, я очень сильно влипла. Мне срочно нужны мои деньги. Срочно. Понимаешь? От этого зависит, жить мне или нет.
- Но ты же знаешь, надо за неделю... - послышался растерянный голос подруги.
- Таня, я не могу ждать неделю! Меня убьют! Я не шучу. Я не могу тебе рассказать все по телефону. Танечка, милая, родная моя, ну попробуй что-нибудь сделать! Мне нужно сегодня.
- Подожди, я спрошу, - после небольшой паузы ответила подруга и положила трубку на стол.
Время тянулось тошнотворно медленно, и пока Татьяна выясняла, можно ли клиенту в порядке исключения забрать деньги сегодня, Лена отдавила себе ухо телефонной трубкой и изгрызла нижнюю губу. Она со страхом дожидалась ответа и вслух, шепотом торопила ее:
- Ну, давай же, давай, скорее...
Почему-то только сейчас Лена особенно остро почувствовала, насколько опасно оставаться в этой квартире. Все здесь: стены пол и потолок сделались ей ненавистны, и, чтобы лишний раз не мучить себя, она старалась не смотреть по сторонам.
Наконец подруга снова подняла трубку и тихо, но внятно проговорила:
- Завтра в девять утра привезут деньги. Подъезжай в половине десятого. Только смотри, не опаздывай. - И совсем понизив голос, добавила: - Мне, между прочим, это не за просто так делают.
- Тань, спасибо! - громко, с надрывом поблагодарила Лена. - Я отплачу тебе. Ты даже не представляешь, что для меня сделала. Я завтра буду. Извини, больше не могу говорить.
Из квартиры Скоробогатова Лена вышла уже не такой отчаявшейся, какой была до разговора с подругой. Ощущение полной безнадежности несколько притупилось, появились какие-то размытые планы, которые роились в голове словно насекомые, мешая друг другу оформиться во что-то конкретное. На улице к этому сумбуру добавились маниакальный страх и подозрительность. В каждом прохожем, в любом проезжающем автомобиле Лена видела тех самых, страшных людей, которые будут разыскивать или уже разыскивали её. Разгулявшееся воображение отчетливо рисовало ей, как однажды они появятся, бросят её в машину и навсегда увезут из этой знакомой жизни в другую, думать о которой было невыносимо страшно.
