Лейтенант изо всех сил старался найти убедительные ответы на эти вопросы, но все мысленно приводимые им доводы оказывались слишком слабы. Когда Данбер понимал, что не сможет ответить на очередной вопрос Брыкающейся Птицы, он неизбежно повторял:

— Я действительно не знаю.

Ему нужно было быть осторожным, потому что за вопросами угадывалась глубокая заинтересованность Брыкающейся Птицы, а Данбер никак не решался сказать, что же он на самом деле думает. А думал лейтенант о том, что если белые когда-нибудь придут сюда с оружием, индейцы — как бы отважно они ни боролись — будут совершенно беспомощны. Не говоря о численном превосходстве, одного оружия белых будет достаточно, чтобы уничтожить все племя.

В то же время Данбер боялся, как бы индеец не принял его молчание за игнорирование своих вопросов. Лейтенант просто не мог сказать ему правду. Но и лгать шаману он тоже не мог. Эта борьба закончилась вничью, и, полагая, что он нашел выход, Данбер спрятался за глухую стену молчания, надеясь на то, что появятся какие-то новые, более приемлемые предметы для обсуждения.

Однако каждый день, как пятно от краски, не желающее смываться, всегда звучал один и тот же вопрос:

— Сколько еще белых придет сюда?

Постепенно Стоящая С Кулаком стала с нетерпением ждать этих занятий в маленькой беседке из веток.

Теперь, когда Танцующий С Волками был принят племенем, он стал еще большей проблемой. Его связи с обществом белых людей ослабли, но пока он еще представлял опасность. Просто осталось смутное ощущение страха из-за того, что у него белый цвет кожи. О нем перестали думать как о белом солдате. Да он больше и не был похож на солдата.

Поначалу дурная слава, прокатившаяся по деревне из-за этих встреч в беседке, удручала Собранную В Кулак. Занятия с Танцующим С Волками, его присутствие в лагере, и ее ключевая роль в ведении этих уроков обсуждались всей деревней. Это заставляло женщину чувствовать себя неуютно, хотя она постоянно была на виду, и даже занятия проводились всегда в присутствии Брыкающейся Птицы. Особенно она волновалась из-за того, что не выполняет своих обычных обязанностей, возложенных на каждую женщину в лагере. У нес не проходило ощущение, что она просто уклоняется от рутинной работы. И хотя на самом деле Трепыхающаяся Птица сам освободил ее от этого на часы занятий, женщина продолжала переживать.

По прошествии двух недель, однако, она не заметила ни одного раздраженного взгляда, которые так боялась встретить. Наоборот, Стоящая С Кулаком почувствовала даже уважение со стороны соплеменников и теперь наслаждалась этим. Оно произвело большой эффект и оставило отпечаток на ее внешности. Теперь все чаще можно было заметить улыбку на лице этой женщины, а плечи ее стали гораздо прямее. Они уже не несли тяжелый груз забот и горя. Важность новой роли изменили даже ее походку. Каждый в деревне заметил эту перемену — в шагах женщины угадывался теперь присущий ей с детства сильный характер, и она радовалась сейчас обретенной власти. Жизнь се стала гораздо полнее, и глубоко в душе она знала, что это к лучшему.

Другие тоже знали это.

Однажды вечером Стоящая С Кулаком собирала дрова для костра, когда одна из ее подруг подошла и неожиданно сказала с неким оттенком гордости:

— Люди говорят о тебе.

Стоящая С Кулаком выпрямилась, обдумывая свой ответ.

— Что говорят? — равнодушно спросила она.

— Говорят, что ты умеешь делать то, что делают шаманы. Говорят, что тебе, может быть, нужно изменить имя.

— Какое же имя я должна носить?

— О, я не знаю, — с улыбкой ответила подруга. — Язык Шамана, возможно. Или что-то вроде того. Это всего лишь разговоры…

Шагая бок о бок в сумерках, женщины думали каждая о своем. Стоящая С Кулаком в мыслях возвращалась к недавнему разговору. Женщины уже подошли к окраине деревни, когда она заговорила.

— Мне нравится мое имя, — сказала Стоящая С Кулаком, прекрасно зная, что эти слова, выражающие ее желание, быстро распространятся по лагерю. — Я оставляю его, — закончила она.

Несколько дней спустя, ночью, она шла в вигвам Брыкающейся Птицы, и вдруг неожиданно услышала, как в вигваме, мимо которого она сейчас проходила, кто-то запел. Женщина остановилась послушать и слова песни поразили ее. Голос в хижине распевал:

Слишком взволнованная и смущенная, чтобы слушать дальше, женщина заторопилась домой, чтобы лечь спать. Но там, натянув одеяло до подбородка, она вновь подумала об услышанном. Ничего плохого в самой песне не было. Стоящая С Кулаком повторила про себя слова и неожиданно отметила, что они, кажется, совсем не плохи, даже великолепны.

Этой ночью она спала глубоким сном. Встав на следующее утро, она увидела, что на улице уже совсем рассвело. Быстро поднявшись, чтобы не потерять целый день из-за своего позднего пробуждения, Стоящая С Кулаком вышла наружу и тут же остановилась.

Танцующий С Волками выезжал из деревни, оседлав свою маленькую «оленью шкурку». Эта картина заставила ее сердце сначала упасть, а потом забиться чуть быстрее. Она даже представить себе не могла, что такое может случиться. Женщина не думала, что его отъезд так всколыхнет ее чувства, но мысль о том, что лейтенант может не вернуться, тотчас же отразилась на ее лице. Оно вытянулось, и улыбка, играющая на губах индианки, когда она выходила из вигвама, погасла.

Стоящая С Кулаком поймала себя на том, что ее могут заметить стоящую здесь в таком виде. Она быстрым взглядом обвела лагерь и покраснела.

За ней наблюдал Трепыхающаяся Птица.

Сердце женщины бешено колотилось, пока она пыталась взять себя в руки. Шаман приближался.

— Сегодня мы не будем беседовать, — произнес он, пытливо глядя на Собранную В Кулак. От этого взгляда сердце женщины сжалось в комок.

— Я понимаю, — ответила она ровным тоном, стараясь придать своему лицу нейтральное выражение.

Но в глазах шамана она различила любопытство, к которому примешивалось ожидание. Этот взгляд будто бы просил объяснений. И женщина продолжила:

— Мне нравится разговаривать. Я счастлива, что снова могу произносить слова на языке белых.

— Он захотел навестить Форт белых людей и вернется к заходу солнца, — ломая логическую цепочку диалога, произнес Трепыхающаяся Птица.

Он еще раз взглянул на Собранную В Кулак, и, не сводя с нее глаз, добавил:

— Завтра мы будем беседовать больше.

Ее день тянулся, переползая с минуты на минуту. Она наблюдала за солнцем, как уставший клерк наблюдает к концу рабочего дня каждое передвижение секундной стрелки на часах. Ничто не движется так медленно, как время, за которым ты наблюдаешь. Стоящая С Кулаком не могла думать ни о чем другом, кроме этих еле тащащихся минут, и поэтому едва понимала, что делает в тот или иной момент. А руки ее в течение всего дня продолжали выполнять привычную домашнюю работу.

Иногда женщина переставала следить за солнцем, но тогда она погружалась в мечты.

Теперь, узнав Данбера поближе, она заметила в нем такие черты, которые не могли ее не восхитить. Некоторые из них Стоящая С Кулаком приписывала всей белой расе, к которой принадлежала и она сама, а некоторые были присущи только ему. Эти особенности и вызывали у женщины интерес.

Она чувствовала необыкновенную гордость, когда думала о подвигах Данбера, подвигах, о которых знали все люди племени дакота.

Вспоминая, как он вел себя в той или иной ситуации, женщина не могла удержаться от смеха. Иногда лейтенант казался очень забавным, даже смешным. Забавным, но не глупым. В любом случае, он был откровенен и открыт, уважителен и полон хорошего, доброго юмора. Стоящая С Кулаком с облегчением заключала для себя, что все эти качества настоящие, а не наигранные.

Сначала вид нагрудного знака, украшавшего Данбера, показался настолько же неуместным, насколько индейцу шла фуражка лейтенанта. Однако Данбер носил этот типично индейский предмет день за днем, не обращая на него ни малейшего внимания. И никогда не снимал свое украшение, которое красноречиво говорило о том, что он «посвящен» в индейские воины. Было очевидно, что ему нравилось так ходить.