Врачи спокойно пили свой виски, неторопливо обсуждали, стоит ли отдавать Элоизу в жертву или нет. И строили свои собственные прогнозы, что с ней произойдет, если они этого не сделают.
Элоиза ничего из того, что они говорили, не слышала. Казалось, она спит.
Словно заключенная в капсулу, она знала только собственное.
Лучи солнца осветили передний двор. Казалось, там в разгаре Весенний карнавал. Какой-то доктор предсказывал, что ничего хорошего из того, что происходит сегодня, не получится. Крупный мужчина с птичьим лицом произнес:
- Не теряйте хладнокровия.
Находясь в объятиях собственного тела, спрятавшись в нем, как в пещере, Элоиза принялась изучать стены зала. Вдоль конька тянулись плети вьющихся растений, их реснички вытягивались и отступали, цепляясь за ее короткое белое платье, словно пытаясь вытащить ее из скорлупы. Они били ее по коленям.
- Спиной! Повернись спиной! Чужая! Инородное тело! - орали они ей, но она ускользала от них, повинуясь новому стремлению. Пол покачивался под ногами, но она все-таки скользнула по этому неверному полу в направлении того места, где коридор раздваивался. Потом она решила, что надо свернуть налево. Теперь вперед. Она пробиралась по узеньким коридорчикам и вдруг остановилась и начала рыться в сумочке. О, эти сумочки! Какое наказание, в них никогда ничего нельзя найти. Бумага, флаконы, клипсы, зеркальце, письма, косметика, маникюрный набор. Она вытащила пилочку для ногтей и компактную пудру. И затем, подобно многим борцам за свободу, она стала писать на стенах. Пилочкой для ногтей она нацарапала:
"Я хочу быть свободной. Я хочу отправиться туда, где живут такие же, как я".
Липкие стебли растений опутывали ее ноги, кровь струилась по стенам, она открыла компактную пудру и распылила ее в воздухе. Пудра полетела сначала в одном направлении, потом обратно. Стены поглотили ее. Дунул ветер, потом раздался мощный взрыв.
Врачи покончили с виски и вернулись к вопросу о судьбе пациентки. Доктор передал Мэйтрон какие-то бумаги, и та приготовилась объявить решение.
И вдруг Элоиза кашлянула. Кашель был сильный, мучительный, захлебывающийся, отдававшийся эхом во всем зале. Струи слюны и крови появились из раскрытых губ, вслед за ней вылетело облако светлой пудры. Она снова кашлянула, сжав руками горло, и подбородок окрасился кровью. Пот катился по ее мертвенно-бледной коже, тело тряслось, как в лихорадке.
Последовала короткая, но выразительная пауза, после чего в зале раздался рев, звон- стекла, топот ног. Сумку швырнули на розовый пластмассовый пол, и подагрические ступни растерзали и растоптали ее. Большие двери распахнулись, и в зал ворвалась толпа Врожденных и Голодающих. Они увидели кровь на коротком белом платье и пришли в неистовство. Общее настроение передалось им, и они начали все крушить, устроили свалку, били и колошматили друг друга своими тощими конечностями. Костылями пробивали головы, растоптанные очки ранили ступни и бедра, ножные протезы крушили челюсти, шнуры слуховых аппаратов небезуспешно и, без сомнения, торжественно душили тех, кто в скором времени сам умер бы от цирроза печени.
Элоизу внезапно охватила паника. Похоже было, что ей же самой изобретенная болезнь не обеспечит ей принятия в нормальное общество, на что она так надеялась. Неужели она неправильно рассчитала? И хоть ей ужасно хотелось кашлять, она собрала все силы и закричала:
- Кто-нибудь, снимите силовое поле с этого окровавленного стула!
Специалист-невропатолог с похожей на мак головой, весь корчась, подошел к ней и нажал необходимую кнопку. Она вскочила, чтобы бежать, но он стоял и с усмешкой смотрел на нее сверху вниз, весь красный и явно обозленный.
- Ты выдала себя! - усмехнулся он с сожалением оскалив нижние зубы.
- Я не понимаю, что вы имеете в виду! Мне угрожает смертельная опасность, неужели вы не видите?
-Но послушай...
Она не стала слушать, перед ней качалось, надвигаясь, его лицо, искренне пытаясь ее в чем-то убедить. Со всей силой она ударила его в пах, и он упал, как будто сраженный ударом ножа.
Не переводя дыхания она пронеслась по сцене и очутилась в небольшой кладовой в конце коридора. Слишком поздно она поняла, что надо было бежать к двери с надписью "Выход". Полки в кладовой были уставлены банками с лекарствами, химикатами, коробками с тампонами и ватой. Зажав уши, она вслепую протиснулась сквозь это барахло. Необходим был решительный поступок. Последний поступок, все сметающий и очищающий.
Пробирки с цианистым калием.
О! Какая красивая голубая баночка, какая на ней элегантная эмблема: череп и перекрещенные кости. Она взяла эту тяжелую банку осторожно, как будто это был ребенок, вышла из кладовой и очутилась на лестнице, которая, как она надеялась, вела к колосникам, туда, где стояла радиолокационная антенна. Оттуда ей будут видны и сцена, и зал. Весь этот хаос, это человеческое месиво внизу, этот запах были омерзительны.
Она вытряхнула маленькие стеклянные пузырьки так, что они со звоном упали на пол внизу, швырнула банку и побежала что есть духу прочь. Платье на бегу задралось до носа. Наконец она очутилась на свежем воздухе и плотно захлопнула за собой дверь. Последнее, что она слышала, - это вопли, сопровождающие массовую смерть и обвинения,~что она входила в лигу Анания Мак-Каллистера.
- Предрассудки! Извращенцы! Заговорщики! - причитала она на бегу хриплым голосом. Как вечер был не похож на утро.
Утро было таким спокойным и золотистым, а вечер - торжествующим и алым.
Она миновала бесплодную, мертвую землю и вышла в открытое поле. Там она прилегла отдохнуть. Все тело ее страдало от боли и отчаяния, но еще больше мучило сознание, что она сделала что-то не так. Она прислушалась к своим путающимся мыслям. Попыталась понять, как ей было лучше поступить, что ей делать теперь и куда идти. Спасать мать, а потом спрятаться где-нибудь - бесполезно. Ее мать скоро умрет, да и хочет ли она на свободу? Кто-то подошел и опустился рядом с ней на траву, сильно напугав ее. Она снова зашлась ц кашле.
Это был макоголовый специалист-невропатолог.
- Но вы не были в...
- Нет, не был. Сразу после того, как я оправился от вашего удара, я поднялся и вышел. Я предполагал, что вы можете совершить что-то ужасное, я это предвидел.
Она была слишком слаба, чтобы двигаться, поэтому просто лежала на спине и плакала, умоляла и оправдывалась.
Он, не обращая внимания на то, что она говорила, произнес:
- Вы, конечно, понимаете, что вам не причинили бы никакого вреда, если бы вы просто спокойно ждали?
- Нет, нет, они убили бы меня...
- Вовсе нет. Мы решили, что вы можете стать для них чем-то вроде живого идола, и, разумеется, они не причинили бы вам вреда. Их бы это устроило, и мы бы от вас отделались. Мы решили, что не ваша вина в том, что вы так чертовски здоровы. Это вина вашей матери.
Спускался туман, и все вокруг становилось сырым и промозглым.
- А что теперь делать мне? Я так одинока, мне некуда теперь идти.
- Я думаю, что у вас особый случай, - сказал макоголовый, поднимаясь с земли, и смущенно потрогал свой подмокший зад.
- Но я, я, я - другая!
Он молча отвернулся, давая понять, что не находит оправданий тому, на что она способна, - самопредательство и массовое убийство.
- Но они так отвратительны, - бормотала она, зная, что что бы она ни говорила, все было неуместным.
Она проспала всю ночь на холодной земле, ее мучил кашель, рвота, сны, которые она не могла вспомнить, когда на рассвете открыла глаза. Ее тело разламывалось от боли, ей казалось, это была пневмония. Она прижала холодный лоб к холодной траве и какое-то время смотрела, как в лучах восходящего солнца распускается мак. Она не сорвала цветок, а просто смотрела на него.
- Я только хотела быть свободной. Я не желала никому вреда.
Ее слова утонули в воздухе острова Пергамон.
