- Ладно, Толя. Давай спать, - улыбнулся Крюков. - Правильно, Карина Назаровна?
- Да, конечно, Гоша. Конечно. Время-то какое? Утро уж на дворе. А утро, как говорится, вечера мудренее.
- Все, господа. Я отчаливаю.
Гоша встал.
- Куда же вы, Гоша? Ведь Галя сказала, что можете остаться...
- Да ладно вам, Карина Назаровна, - еще шире улыбнулся Крюков. - Я себя в своем Городе чувствую, как в собственной квартире. Люблю гулять по ночам. А по утрам - еще больше. Это у меня с юности. Знаете, когда идешь домой из гостей пьяный, а люди вокруг - на завод... Так приятно... Ладно, пошел. Кстати, Толя, забыл совсем - с дверью ты знаешь что сделай?
- С дверью? - не понял Журковский.
- Ну внизу, на лестнице.
- А-а... Что?
- Набери на компьютере текст - мол, администрация района в связи с участившимися квартирными кражами просит запирать дверь... И приклей там скотчем. Должно подействовать. У нас власть любят.
Глава 4
Журковский, несмотря на то, что уснул уже ранним утром, проснулся, как обычно, в восемь.
"Сколько же я спал, интересно? - подумал он. - Часа два с половиной... Вот она, старость. Правду говорят, что старики могут почти не спать. Или они просто спят на ходу? Компенсируют ночную бессонницу?"
Анатолий Карлович быстро оделся и вышел на кухню, где его, как всегда, уже ждали чашка горячего кофе, сосиски и бутерброд с сыром.
- С добрым утром, - сказала Галя.
Она стояла у плиты спиной к мужу и не повернулась, когда он вошел. Журковский улыбнулся и ответил, как всегда отвечал по утрам:
- Привет, солнышко.
Он находил в банальном, нет, находящемся даже за гранью банальности "солнышке" особую прелесть. Журковскому казалось, что он элегантно разрушает сложившийся стереотип, выворачивает пошлость наизнанку и, очистив слово от привычных и мелких ассоциаций, возвращает ему свежесть, наполняет новым, глубоким смыслом.
Размышлениям о новом значении старых, затертых штампов он любил предаваться за едой, а по утрам у него всегда был хороший аппетит. Продолжая улыбаться, Журковский уселся за стол и принялся за сосиски, обильно намазывая их горчицей ("В мои годы вредно с утра острое, да пес с ним!.."), запивая крепким горячим кофе из массивной, на четверть литра, чайной чашки ("Наркомания какая-то! Пора дозу снижать!") и поглядывая на жену со смешанным чувством нежности и благодарности.
Приятно, черт возьми, быть уверенным в том, что утром, когда он проснется и выйдет на кухню, его всегда будет ждать горячий завтрак и чашка кофе. Что бы ни случилось.
- Мне деньги нужны, - сказала Галина, налив себе кофе и усевшись напротив мужа. - У тебя сколько осталось?
Журковский начал вспоминать вчерашние траты.
- Ну есть еще. - Он неопределенно пожал плечами, пытаясь высчитать общую стоимость купленной ночью водки. - Сколько тебе?
До получки жены нужно было ждать еще недели две, а его официальная зарплата была торжественно потрачена на подготовку вчерашнего банкета. От ста долларов, припасенных на черный день, осталась ровно половина. Не густо.
- Вовка звонил, просил подбросить деньжат на месяц. Они в отпуск уезжают.
- Сколько им нужно?
- Просил долларов сто. У тебя же есть?
- Есть... Пятьдесят, - спокойно ответил Журковский.
- Но ведь было сто. Ты вчера сам говорил! Это вы ночью, что ли, гуляли? На наши деньги?
- Ну да, - ответил Журковский, проглотив последний кусок сосиски.
- "Ну да"! А Гоша, конечно, не при делах?
- Да нет у него ни копейки. Ты же знаешь. Человек по уши в долгах.
- "В долгах"! Работать надо, и не будет по уши в долгах. Работать, а не на диване валяться сутками.
- Я вот работаю, между прочим, - заметил Журковский.
- Ага. Только сын просит денег, а мы дать не можем... Ему тоже трудно, кому сейчас филологи нужны?.. Они с Ольгой едва концы с концами сводят. Я, как к ним ни приду, холодильник вечно пустой. Как живут дети - не понимаю. Даже страшно. А Греч твой что? - без перехода спросила Галина.
- Греч? А что - Греч?
- Ну ты же с ним вчера встречался. Он тебе работу никакую не предложил?
- Работу? Какую он мне может предложить работу? Я заместителем мэра, знаешь, не собирался служить. Не обучен как-то. Да и потом, у меня есть работа.
- Ну конечно. Работа... Только знаешь, Толя, у нас холодильник опять пустой. И что делать с Вовкой, я себе не представляю. Позвони ему, сам скажи, что денег нет. Мол, обойдись, сынок, без отпуска. Тебе, мол, еще рановато в Крым с женой ездить. Ничего, скажи, страшного. Перебьешься, скажи...
- Да перестань ты кипятиться. В его годы мог бы и сам себе на отпуск заработать.
- Ну да. Вот папа его, он же зарабатывает. Как сыр в масле катается.
- Галя, слушай, я не понимаю предмета нашего с тобой...
- Предмета он не понимает. Все ты понимаешь! Я знаю, что ты сейчас скажешь. Не в деньгах счастье. Согласна. И даже с тем, что бедность не порок, тоже согласна. Но в том, что нищета - порок, я в этом просто уверена.
- Ты что, хочешь сказать, что мы с тобой - нищие?
- А ты так не считаешь?
Журковский промолчал. Многое он мог ответить на этот не вполне риторический вопрос, но не стал накалять атмосферу в кухне, уже и так имевшую опасный градус.
Анатолий Карлович допил кофе, встал и обнял жену.
- Ну успокойся. Все будет нормально. Меня Суханов вчера пригласил к себе.
Последняя фраза выскочила у Журковского совершенно неожиданно, против его желания и воли. Еще микросекунду назад он и не помнил о вчерашнем разговоре с Сухановым, а вот - нате вам!
- Суханов? Куда это он тебя пригласил?
- Ну на работу...
- И что же ты у него будешь делать? У тебя что, интерес к бизнесу проснулся? Способности открылись?
- Ни боже мой, - ответил Журковский. - Что ты, Галя! Чтобы я на старости лет коммерцию?.. Эта игрушка вовсе не для меня.
- Хороши игрушки! Вон, посмотри на Вику.
- На кого? На Вику? Смотрел. Вчера. Мне она не показалась особенно привлекательной. Хотя вполне вероятно, что это как раз и есть идеал современной женщины.
- Толя, не иронизируй. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
Журковский понимал. Он понимал, что жене смертельно надоело каждый раз думать, на что купить новые колготки. Что она после работы вынуждена толкаться на оптовом рынке и выбирать из дешевых продуктов самые дешевые. Что собственная машина для них если и была реальностью еще несколько лет назад, то после свадьбы сына перешла в разряд ночных грез. Что квартира давно не ремонтирована и вид обоев в масляных пятнах там, где хозяева или гости, сидевшие на диване, случайно прикасались затылками к стене, говорит о том, что обоям этим как минимум лет пятнадцать. Многое понимал Анатолий Карлович и со всеми аргументами, которые выкладывала перед ним жена, был совершенно согласен.
Однако если прежде после таких разговоров он уверенно погружался в спокойную, ставшую уже привычной депрессию, которая могла продолжаться и до обеда, и даже до самого вечера, то теперь, напротив, почувствовал неожиданный прилив энергии.
Он сильнее сжал плечи Галины - такие же худенькие, как и тридцать лет назад, когда Журковский долгими летними ночами гулял с Галей Петровской, студенткой-первокурсницей, когда целовал ее губы, находя их на ощупь в жаркой темноте подворотен, когда шорох их шагов тонул в вязкой тишине уставшего за день Города.
- Солнышко!
- Ну что? - пробурчала жена, и он услышал, что голос ее потеплел. - Что, Толечка?
- Обещаю, что все будет хорошо. Я сегодня пойду к Суханову. Если он не соврал, то работа у него есть по моей прямой, так сказать, специальности. После Института прямо и пойду. Так что приду позднее обычного, не волнуйся.
- Здравствуйте, здравствуйте! Вы молодец, Анатолий Карлович, что пришли!
Суханов грузно поднялся из-за стола, вышел навстречу Журковскому, протягивая вперед руку для пожатия.
