Джулиан Саймонз

В ожидании Макгрегора

1. ПРОЛОГ

И теперь, когда Англия переживает эпоху всеобщего равенства, на дорожках Кенсингтон Гарденз (1) все еще можно видеть нянек, толкающих перед собою четырехколесные экипажи с размещенными в оных младенцами богатых родителей. Ветреным апрельским днем дюжина детских колясок медленно и болящей частью попарно продвигалась по направлению к Круглому пруду. Все няньки были одеты по форме. Их подопечные имели вид добротно перевязанных свертков, притом некоторые молотили по воздуху упакованными в варежки кулачками.

На этот раз шествие наблюдало больше народу, чем обычно. Молодой блондин сидел на скамейке, читая газету. На другом конце скамейки хорошенькая девушка равнодушно глядела в пространство. Какой-то мрачный тип бестолково водил метлой по дорожке. На соседней скамейке обретались человек в черном пиджаке, полосатых брюках и котелке, листавший "Файненшл таймс", мужчина неопределенной наружности с приоткрытым ртом и смахивающий на бродягу субъект, который кормил голубей хлебными крошками из бумажного пакета. За двадцать ярдов от них другой молодой человек подпирал фонарный столб.

К скамейке, где сидел молодой блондин, приблизилась коляска, украшенная сбоку гербом. На няньке был опрятный чепец и синяя форма в полоску. Вверенный ей младенец крутился, что было заметно, и громко плакал, но его личико закрывал приподнятый верх коляски. Коляска приблизилась к скамейке, где сидел человек в черном пиджаке.

Блондин уронил газету. Группа приступила к действию. Блондин и девушка, трое на соседней скамейке, молодой человек у столба и тип с метлой извлекли из карманов и напялили маски. Все маски изображали животных. Блондин превратился в кролика, девушка - в поросенка, остальные стали белкой, котом, лягушкой, еще одним поросенком и крысой.

Маски были надеты вмиг, и семь тварей сомкнулись вокруг коляски с гербом. С пол- дюжины случившихся поблизости очевидцев застыли, разинув рты, и прочие няньки тоже. Что это, репетиция сцены для какого-то фильма, съемки скрытой камерой? Во всяком случае, английская сдержанность запрещала вмешиваться, и люди просто глазели либо отворачивались. Нянька при коляске испустила благопристойный вопль и обратилась в бегство. Младенец зашелся криком.

Первым у коляски оказался блондин, следом за ним девушка. Он откинул верх, стянул одеяльце и в ужасе отшатнулся. Буянящий в коляске младенец был того самого возраста и, судя по всему, того самого пола. И только одно с ним было неладно. Он был черный как смоль.

Молодой человек с секунду смотрел, не веря глазам своим, потом крикнул остальным:

- Ловушка! Смывайся! Быстро!

Маска исказила его голос, однако смысл приказа был ясен, и они в согласии с заведенным порядком рассыпались в трех направлениях, на ходу срывая личины. На Бейсуотер-род их в разных местах поджидали "пикапы", до которых они добрались без приключений, если не считать того, что некий пожилой господин преградил, угрожая зонтиком, дорогу бродяге:

- Я все видел, сэр. Вы пугали несчастную...

Бродяга заехал ему сбоку свинчаткой по голове. Пожилой господин упал как подкошенный.

Младенец продолжал орать. Нянька вернулась. Увидев ее, он прекратил рев и заворковал.

Раздался звук полицейского свистка - с большим опозданием. Машины, все до одной, беспрепятственно скрылись.

- Что случилось? - спросил водитель "пикапа", куда сели молодой блондин и хорошенькая девушка.

- Угодили в ловушку, - сказал тот со злостью. - В ловушку, будь она проклята!

2. СУД ПРИСЯЖНЫХ

Хилари Маннеринг любил повторять, что его имя определило всю его жизнь. Как было не стать натурой глубоко художественной, называясь Хилари Маннерингом? (Сколь гармонично было само звучание этого имени!) Кое-кто, правда, объяснял образ жизни взрослого Хилари его детской близостью к матери и отчужденностью от отца. Другие утверждали, что единственный сын таких родителей непременно должен отличаться эксцентричностью. Третьи все еще ссылались на Чарли Рамсдена.

Отец Хилари, Джонни Маннеринг, человек жизнерадостный и открытый миру, был крупным виноторговцем и неплохо играл в теннис - он не раз проходил на отборочных соревнованиях в Уимблдоне; переломанные нос и ключица свидетельствовали о его бесстрашии в регби; когда же времена регби и тенниса для него миновали, он начал баловаться гольфом. В сыне Джонни был, мягко говоря, разочарован. Он пытался научить мальчика управляться с крикетной битой, на десятилетие подарил Хилари теннисную ракетку и бесконечно подбрасывал ему мячи через сетку. Бесконечно и безрезультатно.

- Что меня из себя выводит: он даже и не старается, говорил Джонни своей жене Мелиссе. - Когда сегодня ему попало мячом по ноге - теннисным мячиком, заметь, - он распустил нюни. Это ты его таким сделала, маленьким сопливым слюнтяем.

Подобные выпады Мелисса оставляла без внимания и как бы их и не слышала. За ее непроницаемой застывшей красотой изваяния крылось глубокое недовольство спокойной жизнью, протекавшей между поместьем в Суссексе и просторными апартаментами в Кенсингтоне. Ей бы следовало быть - кем бы следовало ей быть? Безрассудной романтической поэтессой, героиней какой-нибудь проигранной революции, исследовательницей Африки, кем угодно, но только не тем, чем она была, - женою состоятельного английского виноторговца, любителя спорта. Она часто одаривала Хилари минутами страстной материнской любви, на которую он пылко отзывался, и забывала о нем на дни, а то и на месяцы.

В раннем детстве, этом, по мнению многих психологов, самом важном периоде нашей жизни, о Хилари заботилась большегрудая Анна; она мыла его и купала, подтирала ему попку, когда он пачкался, и без конца читала ему сказки Битрикс Поттер. Питер Кролик, Бельчонок Орешек и Сэмюел Крыс, Свинуля Вежлик и Джереми Рыболов, лягушонок стали для малыша существами более живыми, чем собственные папа и мама. И над всеми этими персонажами детских сказок царил - подобно тому, как отец Хилари с раздражением и досадой царил над своим никудышным семейством, - фермер Макгрегор, который запек папочку Питера Кролика в пирог и под огромный башмак которого, судя по картинке в книжке, едва не угодил сам Питер. Анна читала, а Хилари дрожал, усматривая в фигуре фермера сходство со своим внушающим страх родителем.

Детство не вечно, но некоторые продолжают цепляться за детскость, не желая с ней расставаться. В начале шестидесятых, накануне веселых времен "Битлз" и вседозволенности, Хилари отправили в Оксфорд: Донни Маннеринг придерживался старомодного мнения, что любой другой университет не годится. Там Хилари выставил на своих книжных полках собрание сочинений Битрикс Поттер рядом с изданиями, более ходкими среди первокурсников.

- Но, дорогой мой, это же экзистенциальные шедевры века, - объяснял он приятным, хотя тонким и слегка свистящим своим голосом. - Какие страсти, обольщения, сколько в них щемящей горечи; нет, Пруст и Джойс не идут здесь ни в какое сравнение.

Битрикс Поттер - только ею он и сумел прославиться в Оксфорде. Он вступил в два или три радикальных кружка, но через несколько недель вышел из них, пробовал играть на сцене, но не мог запомнить роли, напечатал три стихотворения в тонком малотиражном журнальчике.

У него был всего один друг - широкоплечий, белокурый и на вид туповатый регбист из университетской сборной по имени Чарли Рамсден, который учился вместе с Хилари в привилегированной школе еще до Оксфорда и всегда считал его гением. Этому мнению он не изменил и после того, как Хилари получил одинаковый с ним низкий выпускной балл, что оба они приписали зловредности экзаменаторов. Хилари, со своей стороны, относился к Чарли нежно покровительственно, как к любимой собаке.

- Рекомендую вам Чарли, - обычно представлял он друга новым знакомым. - Великолепен в регби.