Широкая и полноводная река Миссисипи текла, покрываясь мелкой рябью, отражая бледный свет лунного серпа пляшущими серебряными бликами. Вода струилась у бортов плоскодонной лодки, удерживаемой якорем. Течение подталкивало ее, и она, натягивая швартовы, размеренно толкалась о дамбу. Это движение укачивало Сирен Мери Эстелл Нольте, сидевшую на низкой скамеечке, прислонившись к неструганным бревнам каюты. Она зевнула и плотнее закуталась в стеганое одеяло, которое защищало ее от промозглого ночного воздуха.

Откуда-то справа донесся тихий смех. Когда она обернулась, в лунном свете тусклым золотом сверкнула перекинутая через плечо коса. В уголках рта девушки мелькнула быстрая усмешка. Гастон опять за свое. Настоящий сатир, вечно гоняется за юбками. Конечно, та, с кем он болтал в тени деревьев, вряд ли возражала бы, чтобы ее поймали – за сходную цену. Весь вопрос, найдется ли у Гастона чем заплатить? Как раз сейчас у них было не так много ливров.

Он, видимо, о чем-то договорился и теперь повел свою подружку по грязной дороге за дамбой дальше за пивную, где она жила. Разумеется, Гастон умел вовремя сделать комплимент, использовать свою обворожительную улыбку и могучие плечи. Он был обаятельным повесой.

Только вряд ли его обаяние поможет ему избежать неприятностей, если отец и дядя обнаружат, что он оставил свой пост. Сегодня была очередь Гастона охранять ее, а Пьер и Жан Бретоны не прощали ошибок и не принимали оправданий. Правда, оба они не так уж далеко, не дальше, чем обычно Они пошли в пивную пропустить стаканчик-другой и сыграть в фардоп.

С борта плоскодонки, возвышавшейся над дамбой, словно с пригорка. Сирен могла разглядеть лишь пивную и узкую бледную ленту дороги перед ней. Пивная не освещалась, только отдельные отблески пробивались сквозь закрытые ставни, да время от времени длинный желтый луч прорезал темноту, когда дверь открывалась и закрывалась за посетителями. Слева сквозь деревья виднелись крыши Нового Орлеана, образующие при свете луны причудливы» узор светлых и темных углов. Справа простиралось болото, темное глухое пространство, где росли могучие деревья в четыре обхвата, где вода была подернута зеленью и стояла звенящая тишина, где обитали противные насекомые и ползучие твари.

Ночь темна, время позднее. Сирен была одна – она вдруг поняла это с изумлением. Она не боялась этого, равно как и реки или болота. Ей вдруг стало радостно. Одна. Она глубоко вздохнула и медленно выдохнула, наслаждаясь новизной этого состояния. Она была одна.

Сирен вполне понимала, почему се так опекали, она прекрасно знала, какие опасности подстерегают на речном берегу незамужнюю женщину. И все же случалось, что постоянный надзор вызывал у нее желание совершить какую-нибудь отчаянную выходку, ускользнуть и пойти прогуляться по улицам в платье с самым низким вырезом лифа, взять пирогу, привязанную к лодке, и поплыть вниз по реке – в общем, сделать что угодно, чтобы глотнуть хоть немного свободы. Сколько времени прошло с тех пор, как она в последний раз была по-настоящему свободной, когда ни одного из Бретонов не было рядом? Наверное, годы. Чуть меньше трех лет.

Они старались как могли, Пьер и Жан Бретоны и Гастон, сын Жана. Не так-то просто жить рядом с молодой женщиной, заброшенной к ним судьбой. Никто не предполагал, что это затянется так долго, когда Бретоны взяли к себе Сирен и се родителей, трясущихся от подхваченной па корабле из Франции лихорадки. Но сначала умерла от лихорадки се мать, а потом отец попытался найти в вине и азартных играх забвение своих горестей и стыда от того, что они отправились в изгнание из-за его долгов Им вечно или не хватало средств, чтобы снять другую квартиру, или время было неподходящим для смены места жительства. Отец проводил вечера, шатаясь из одного игорного дома в другой с так называемыми приятелями – такими же нищими, как он, и одержимыми фантастическими планами быстрого обогащения и победоносного возвращения во Францию. В дневные часы он отсыпался после излишеств предыдущей ночи.

Сирен редко видела его, едва ли больше, чем во Франции, когда она проводила все время с няней и гувернанткой. Это не имело большого значения: они с отцом никогда не были близки. Она даже не слишком горевала, когда однажды ночью, примерно месяц назад, он пропал. Предполагали, что он оступился и упал в воду, возвращаясь на судно, поскольку его приятели видели, как он, шатаясь, побрел в ту сторону. Тела его не нашли, и в этом не было ничего необычного. Мало кого обнаруживали из тех, кто исчезал под зыбкой речной поверхностью. Миссисипи не привыкла возвращать своих мертвецов. Сирен осталась жить у Бретонов. Свое она отрабатывала – готовила и стирала, вела книги, куда заносились торговые сделки братьев. Последнее хорошо у нее получалось и нравилось ей почти так же, как сама торговля: ее отец говорил, что у нее есть коммерческая жилка, как у дедушки, отца мамы, уважаемого и состоятельного купца из Гавра. Она не могла этого отрицать.

Жизнь на реке вполне устраивала ее. Ей нравилось одеваться как вздумается: ходить без чепца, низко заплетать волосы и закатывать рукава до локтей, как индеанка или крестьянка. Она любила запах, движение и вечно изменяющуюся гладь великой реки. Ей казалось, что теперь она не смогла бы заснуть без убаюкивающего покачивания судна. Не могла она представить жизнь и без постоянного источника воды, текущей прямо у порога, воды, которую не надо таскать из колодца, которая смывала, прочь все помои и мусор.

Взгляд Сирен скользил через реку, вдоль дамбы к широкому повороту дороги, огибающей город. Она выпрямилась и застыла. Что-то двигалось там, в тени за пивной. Два человека показались из-за деревьев. Хотя на таком расстоянии при тусклом лунном свете было плохо видно, похоже, они тащили тяжелую ношу. Что-то падало и волочилось по земле, пока они забирались по склону дамбы. Нетрудно было догадаться, что это тело человека, и еще легче попять, что они собирались с ним сделать.

Сирен встала, стряхнула одеяло с плеч, оно упало на скамеечку.

Она перекинула длинную косу за спину и, подбоченившись, прошла на нос лодки. Ночной ветер завладел ее грубой юбкой, трепля ею по голым лодыжкам, и прижал рукава сорочки к рукам. Она не обращала внимания на холод и, прищуриваясь, вглядывалась в мерцающую темноту.

Парочка втащила мертвеца на вершину дамбы, скользя по грязи, а потом начала медленно раскачивать тело. С последним взмахом они швырнули его. Оно, медленно перевернувшись над водой, изогнулось. Что-то сверкнуло серебром, затем тело с громким плеском врезалось в реку. Вода вздыбилась блестящим фонтаном, и опала легкими брызгами, смыкаясь над длинным худым телом. На мгновение все стихло, потом тело всплыло, тихо покачиваясь, и поплыло по течению к плоскодонке. Двое на берегу развернулись и, спустившись по дамбе, пошли прочь.

Не колеблясь пи минуты, Сирен кинулась к пироге, привязанной за кормой. Тот блеск серебра, который она заметила, означал одно из двух: блестел или драгоценный камень, или серебряный галун, украшавший мужскую одежду, может быть, даже камзол дворянина. Странно, что они бросили этого человека, не забрав драгоценности и одежду. Она не слишком надеялась найти бриллианты, но камзол – тоже неплохо. Любая одежда ценилась, так как ее приходилось везти из Франции – королевский эдикт запрещал прясть и ткать в колониях Новая Франция и Луизиана – а уж одежда с золотым или серебряным позументом дорого стоила. Мужской камзол с таким украшением, даже поношенный, стоил больше сотни ливров.

Сирен не первый раз приходилось заниматься «поплавками», как называли тела, извлеченные из реки. Выросшие и воспитанные в Новой Франции, на далеком севере, Пьер и Жан Бретоны были не только торговцами, но и ловкими вояжерами. Они терпеть не могли расточительства и не прочь были поживиться задаром. Они постоянно вытаскивали что-то из реки, от бревен и сломанных рам на топливо до бочонков прокисшего вина и мотков спутанной веревки. За последние три года они втащили на лодку по крайней мере пять трупов, отдавая Сирен стирать и чинить одежду, если она была порвана. Но даже им никогда не попадался камзол с серебряными галунами.