Позже Хэнк спрашивал себя, как долго это продолжалось, как долго машина бежала по гребню в лунном свете, а он играл на саксе, прерывая музыку и откладывая инструмент лишь затем, чтоб сделать еще глоток-другой. Казалось, так было всегда и так будет всегда: машина плывет в вечность под луной, а следом стелются стоны и жалобы саксофона...

Когда он очнулся, вокруг опять была ночь. Сияла такая же полная луна, только модель "Т" съехала с дороги и встала под деревом, чтобы лунный свет не падал ему прямо в лицо. Он забеспокоился, впрочем, довольно вяло, продолжается ли та же самая ночь или уже началась другая. Ответа он не знал, но не замедлил сказать себе, что это, в сущности, все равно. Пока сияет луна, пока у него есть модель "Т" и есть дорога, чтоб ложиться ей под колеса, спрашивать не о чем и незачем. А уж какая именно это ночь, и вовсе не имеет значения.

Молодежь, что составляла ему компанию, куда-то запропастилась. Саксофон лежал на полу машины, а когда Хэнк приподнялся и сел, в кармане что-то булькнуло. Он провел расследование и извлек бутылку с самогоном. В ней все еще оставалось больше половины, и вот уж это было удивительно: столько пили и все-таки не выпили.

Он сидел за рулем, вглядываясь в бутылку и прикидывая, не стоит ли приложиться. Решил, что не стоит, засунул бутылку обратно в карман, потянулся за саксофоном и бережно положил инструмент на сиденье рядом с собой.

Модель "Т" вернулась к жизни, кашлянула и содрогнулась. Выбралась из-под дерева, вроде бы неохотно, и плавно повернула к дороге. А затем выехала на дорогу и тряско покатилась вниз, взбивая колесами облачка пыли - в лунном свете они зависали над дорогой тонкой серебряной пеленой.

Хэнк гордо восседал за баранкой. И чтоб никоим образом не прикоснуться к ней, сложил руки на коленях и откинулся назад. Чувствовал он себя превосходно, лучше, чем когда-либо в жизни. "Ну, может, не совсем так, - поправил он себя, - вспомни молодость, когда ты был шустряком, гибким и полным надежд. Ведь выпадали, наверное, дни, когда ты чувствовал себя не хуже..." Разумеется, выпадали: переворошив память, он ясно припомнил вечер, когда выпил как раз, чтоб быть под хмельком, но не окосеть и даже не хотеть добавить, - он стоял в тот вечер на гравийной автостоянке у Большого Весеннего, впитывая музыку перед тем как войти, а бутылка за пазухой приятно холодила тело. Днем была жара, он вымотался на сенокосе, но вечер принес прохладу, снизу из долины поднялся туман, напоенный невнятными запахами тучных полей, - а в павильоне играла музыка и ждала девчонка, которая, само собой, не сводила глаз с дверей в предвкушении, что он вот-вот войдет.

"Что и говорить, - подумалось ему, - тогда было здорово..." Тот вечер, выхваченный памятью из пасти времени, был хорош - и все же не лучше нынешней ночи. Машина катится вдоль гребня, залитый лунным сиянием мир стелется внизу. Тот вечер был хорош, но и эти минуты, пусть непохожие на тот вечер, в каком-то смысле не хуже.

А дорога сбежала с гребня и устремилась обратно в долину, змеясь по скалистым склонам. Сбоку выпрыгнул кролик и застыл на мгновение, пригвожденный к дороге слабеньким светом фар. Высоко в ночном небе вскрикнула невидимая птица, но это был единственный звук, не считая клацанья и дребезжанья модели "Т".

Машина достигла долины и понеслась во всю прыть. К самой дороге подступили леса, то и дело загораживая луну. Потом машина свернула с дороги, и он услышал под колесами хруст гравия, а впереди обозначился темный затаившийся в ночи силуэт. Машина затормозила, и на этот раз Хэнк, примерзший к сиденью, ни на секунду не усомнился, где он.

Модель "Т" вернулась к танцевальному павильону, но волшебство рассеялось. Огни погасли, все опустело. На автостоянке не осталось других машин. Едва модель "Т" заглушила мотор, наступила полная тишина, и он услышал бормотание родниковой воды, стекающей по лотку к поилкам.

Внезапно его охватил холод и неясное чувство тревоги. Здесь теперь было так одиноко, как может быть лишь в очень памятном месте, откуда вдруг вычерпали всю жизнь. Против собственной воли он шевельнулся, выкарабкался из машины и встал с нею рядом, не отпуская дверцу и недоумевая, чего ради модель "Т" прикатила сюда снова и зачем ему понадобилось из нее вылезать.

От павильона отделилась темная фигура и двинулась к стоянке, еле различимая во мраке. Послышался голос:

- Хэнк, это ты?

- Я самый, - отозвался Хэнк.

- Скажи на милость, - спросил голос, - куда это все подевались?

- Не знаю, - ответил Хэнк. - Я был здесь недавно. Здесь было полно народу.

Фигура подошла ближе.

- Слушай, у тебя нет ничего выпить?

- Конечно, Вердж, - ответил он. Теперь он узнал голос. - Конечно, у меня есть что выпить.

Вытащив бутылку из кармана, он протянул ее Верджу. Тот взял, но сразу пить не стал, а, присев на подножку модели "Т", принялся нянчить бутылку, как дитя.

- Как поживаешь, Хэнк? - спросил он. - Черт, как давно мы не виделись!

- Живу ничего себе, - ответил Хэнк. - Переехал в Уиллоу Бенд да так и застрял там. Ты знаешь такой городишко Уиллоу Бенд?

- Был однажды. Проездом. Даже не останавливался. Если б знать, что ты там живешь, тогда бы, конечно... Но я совсем потерял тебя из виду...

Хэнк, со своей стороны, слышал что-то про старину Верджа и еще подумал, не стоит ли об этом упомянуть, но хоть режь, не мог припомнить, что именно слышал, и поневоле промолчал.

- Мне не очень-то повезло, - продолжал Вердж. - Все вышло против ожиданий. Джанет взяла и бросила меня, и я после стал пить и пропил свою бензоколонку. А потом просто перебивался - то одно, то другое, Нигде больше не оседал надолго. И никакого стоящего дела мне больше не попадалось... - Он раскупорил бутылку, отхлебнул и отдал Хэнку, похвалив: - Знатное пойло...

Хэнк тоже отхлебнул и опустился рядом с Верджем, а бутылку поставил на подножку посередине.

- У меня, ты помнишь, был "максвелл", - сказал Вердж, - но я его, кажется, тоже пропил. Или поставил где-то и не упомню где. Искал где только можно, но его нигде нет...

- Не нужен тебе "максвелл", Вердж, - произнес Хэнк. - У меня же есть модель "Т"...

- Черт, как тут одиноко, - сказал Вердж. - Тебе не кажется, что тут одиноко?

- Кажется. Послушай, выпей еще малость. Потом решим, что нам делать.

- Что толку сидеть здесь? - сказал Вердж. - Надо было уехать вместе со всеми.

- Лучше посмотрим, сколько у нас бензина, - предложил Хэнк. - А то я понятия не имею, что там в баке делается...

Привстав, он открыл переднюю дверцу и сунул руку под сиденье, где обычно держал бензомерный штырь. Нашел, отвинтил крышку бензобака, но надо было подсветить, и он принялся шарить по карманам в поисках спичек.

- Эй, - окликнул Вердж, - не вздумай чиркать спичками возле бака. Взорвешь нас обоих ко всем чертям. У меня в заднем кармане был фонарик. Если он, проклятый, еще работает...

Батареи сели, фонарик светил совсем слабо. Хэнк отпустил штырь в бак до упора, отметив пальцем точку, где заканчивается горловина. Когда он вытащил бензомер, штырь оказался влажным чуть не до самой этой точки.

- Смотри-ка ты, почти полный, - заметил Вердж. - Ты когда заправлялся в последний раз?

- А я вообще никогда не заправлялся.

На старину Верджа это произвело сильное впечатление.

- Кто бы мог подумать, выходит, твоя жестяная ящерка почти ничего не ест...

Хэнк навинтил крышку на бензобак, и они вновь присели на подножку и сделали еще по глотку.

- Сдается мне, я мучаюсь одиночеством уже давно, - сказал Вердж. Что б я ни делал, мне темно и одиноко. А тебе, Хэнк?

- Мне тоже одиноко, - признался Хэнк, - с тех самых пор, как Баунс состарился и подох у меня на руках. Я же так и не женился. До этого как-то ни разу не дошло. Баунс и я, мы повсюду бывали вместе. Он провожал меня в бар к Брэду и устраивался под столом, а когда Брэд выгонял нас, провожал меня домой...