"Все ясно - прирезали... - сокрушенно подумал Вайнаускас. - Из-за пары червонцев, ради чужих денег... В самом расцвете сил, в самом соку... Не напрасно-таки глаз дергался..."
Вот чудеса: живота-то вроде бы и нет, а подкрепиться снова охота. И такая слабость накатывает, - кажется, закроешь глаза, да так никогда и не проснешься. Уставившись на звезду поярче, Вайнаускас принялся размышлять о том, как он объяснит все это своей жене Анцеле, если, конечно, бог даст, доберется до дому.
"Прощай, Анце, - скажет он, сжимая ее руку. - Поколачивал я тебя, правда, но ведь любя. Знай, что зарезали меня при исполнении служебных обязанностей, так что требуй пенсию, какую положено, и поставь мне на нее памятник..."
В горестных раздумьях время пролетело быстрее, и Чалый в конце концов дотащил телегу до дому. Анцеле, выскочив из хлева с фонарем в руке, накинулась было на мужа с бранью за то, что припозднился, что столько проболтался бог весть где, но тот лишь заохал в ответ и велел жене посветить у него под рубашкой.
- Вспороли меня, как рыбу... - сказал он, с трудом переводя дух. - Готовь одр и свечи, жена...
При виде сизого желудка под рубахой Аницета закричала не своим голосом и, громко причитая, выволокла из дому подушку и постель. Укрыла мужа, подоткнула под него одеяло, сама уселась на облучок и развернула лошадь.
- Да будет тебе, Анцеле, мучаться и меня терзать, - беззлобно попенял жене умирающий. - Новый живот мне все равно не приставят, а без живота разве жизнь...
Но Вайнаускене, обливаясь слезами, лишь нахлестывала коня да протяжно взвизгивала:
- Н-но-о-о! Н-но-о-о!
Чалый с громким хрипом мчался вперед, словно мехами, втягивая на бегу воздух задыхающимися легкими. Силы его с каждым новым пригорком таяли, и на одном крутом холме он даже споткнулся, ударившись мордой о камни. Но кнут не давал ему ни минуты роздыха. Хрипло дыша, Чалый поднялся и снова пустился рысью, тряся головой, брызгаясь кровавой пеной, пока наконец Вайнаускене не остановила его у дверей больницы.
Своими криками и слезами Аницета подняла на ноги не только дежурных сестер, но и уснувших больных. Хирург тут же из дому примчался в больницу.
- Доктор, миленький, ради бога, спаси! - рыдала Вайнаускене, норовя поцеловать хирургу руку. - Или сам заштопай, или в Вильнюс отправь, только не дай человеку помереть.
Хирург успокоил женщину и, на ходу надевая халат, отправился в операционную. Возле больного уже хлопотал дежурный врач. Напуганные жуткой травмой, сестрички в марлевых масках готовили стол к операции, звякали инструментами и уже успели сделать раненому какой-то укол. Дежурный врач взял руками в перчатках ножницы и осторожно разрезал на Вайнаускасе рубаху. Тот оскалился и скрипнул зубами. И тут с его тела что-то соскользнуло и шмякнулось на землю.
Поначалу врач глазам своим не поверил:
- Это еще что такое?! Взгляните, коллега...
Сестры не могли устоять на месте, они всплескивали руками и прямо-таки помирали со смеху, а больной никак не мог взять в толк, что говорят ему эти два доктора.
- Поднимайся, человече! - похоже, требовал один. - Возьми одр свой и иди...
- Свершилось чудо! - вроде бы уверял другой. Вайнаускас сел, ощупал свою кудлатую грудь и понемногу стал соображать, что происходит.
- Доктор, - угрюмо сказал он, - пусть это останется между нами. Ведь с трудящимся человеком любая напасть может приключиться... Ну, притомился я, выпил чуток, а надо мной подшутить вздумали... И это над инвалидом второй группы...
Он до тех пор упрашивал, умолял и даже угрожал, покуда врачи и сестры не пообещали - никому об этом ни слова.
- Все в порядке! - буркнул Вайнаускас плачущей жене, выходя из больницы. - Что надо, вырезали, а что осталось, то при мне... Ну, и чего вылупилась? Цыц! Не вздумай отнимать время у занятых людей. Скажи докторам спасибо, и поехали.
Чалый лежал между оглобель, похожий на жеребенка, на лужайке, - подогнув ноги и уткнувшись носом в землю.
- Вставай! - пнул его в бок Вайнаускас. - Развалился, как корова... Оглоблю сломаешь. Ну?!
Конь с трудом поднял голову, кое-как выпрямил передние ноги и со стоном попытался встать.
- Ну! Ну! Оп-па! Лодырь несчастный!.. Чалый слышал раздававшиеся по его брюху удары, но боли, пожалуй, не ощущал. Наконец, он, шатаясь, поднялся и уперся трясущимися ногами в мостовую. Плюхнувшись в телегу, Вайнаускас стал остервенело раздирать ему удилами рот, потом, изогнувшись, огрел животное кнутом. Чалый не двигался. Хлестнув его еще раз-другой, Вайнаускас отшвырнул прочь вожжи и принялся лупить коня кнутовищем по голове, по хребту, по ногам... Чалый крутил головой, пытаясь увернуться от ударов, вздрагивал всем телом и пятился назад. В огромном зрачке отражался уличный фонарь, который с каждым ударом надолго затухал, а затем вспыхивал вновь в подернутом слезой глазу Чалого.
- Отец, прекрати, отец... - вцепилась мужу в рукав Вайнаускене. - Скотина ведь не виновата, сжалься, бога ради...
Хнычущий голос Аницеты привел Вайнаускаса в еще большее неистовство. Он лихорадочно освободил постромки и открепил от колес валек.
- Езус-Мария, ты что это делаешь? Отвечать же будешь! воскликнула Вайнаускене и закрыла лицо руками.
На голову Чалого обрушился тяжеленный дубовый валек. Чалый зашатался и рухнул на землю. Еще удар, и огонек в карем глазу коня часто замигал, дрогнул и погас.
1975
