Тогда старики опустили к столам свои легкие головы и молча расставили хрусталь. Одни только черные локти мелькали.

Мы вышли на улицу, чтобы отвезти дядю Киршу на кладбище.

У подъезда стоял автобус. На ступеньках подъезда стоял подросток Валера в ботинках дяди Кирши.

Когда Натка поравнялась с ним, она страстно прошептала ему в лицо: "Будь ты проклят!", тогда он молча показал ей нож, но она засме-ялась и повторила: "Будь проклят! Проклят!" И тогда подросток Валера ответил ей: "А ведь это не я!" - и рывком головы указал на гроб. "А по-чему же ты в его ботинках?" - не унималась Натка. "Это не я! - хрип-ло повторил подросток Валера. - А ботинки из универмага! Мне купил брат!" Натка хотела что-то сказать, но не успела, ее подтолкнул старик с полинявшими глазами, выходивший из подъезда.

На кладбище у разрытой могилы тетя Груша осмотрелась по сторо-нам и с удовольствием сказала:

- Места хватит на всех!

На мгновение мне показалось, что где-то в кустах мелькнуло бледное лицо Харитона Климовича в черных очках. Он мерз. Воротник пиджака был поднят и обмотан шарфом. Из кармана торчал белый уголок платочка.

Старик с полинявшими глазами говорил над гробом речь.

- И если кто и виноват перед тобой, то ты, Кирилл Николаевич, прости...

Харитон Климович опасливо шмыгнул в кусты.

- Никто не знает причин твоей смерти...

И тут тетя Груша зарыдала во весь голос.

- Но если дальше, за смертью, есть жизнь...

И тут зарыдала Натка.

- ...то будь в ней счастлив, Кирилл Николаевич! Наш странный друг и веселый товарищ!

И потом гроб опустили в могилу, и старик, произносивший речь, вяло бросил на дно комок грязи. Следом за ним потянулись другие руки с пригоршнями земли, и даже маленький Аленкин кулачок и желтая рука Харитона Климовича с розовыми ногтями.

Потом мы уходили, садились в автобус. Я оглянулась: маленький бугорок за чугунной оградой, над бугорком сосна, и много-много места вокруг.

На поминках мы с Аленкой взялись за руки и сели на диван. Мы раскачивались в разные стороны и смотрели в окно.

Напротив за столом сидели Вовкина бабушка и моя мама. Тетя Гру-ша с Наткой, обнявшись, плакали.

Моя мама заложила ногу на ногу и, глядя на серые мурашки на колготках, спросила:

- Это правда про Кирилла Николаевича?

- Какая правда? - неохотно отозвалась Вовкина бабушка.

Моя мама помолчала, прежде чем объяснить.

- Это правда, что он был князь?

- Кто его знает! - с облегчением ответила Вовкина бабушка. По--французски он говорил с трудом, но если языком долго не заниматься, его можно забыть. Это как в балете. Истории, которые он рассказывал о себе, были до того невероятны, что я ни минуты не сомневалась, что он их выдумал. А его альбом с фотографиями наполовину состоял из пе-реснятых почтовых карточек. Но вдруг неожиданно он добавлял в свои рос-сказни какую-то такую подробность, что сразу же становилась ясна его принадлежность к высшей жизни. Эти подробности... я не могу их вам пересказать, они сквозили в его интонациях, жестах, когда он не кривлялся, подражая актерам на открытках, в неожиданном развороте лица. Но почему вы спрашиваете меня? Ведь я же сама уже ничего не помню. Ничего... Так, обрывки из раннего детства!

Вечером после поминок моя мама решила меня увезти. Она собрала мои вещи в клеенчатую хозяйственную сумку с синими ромбами на боках, и мы вышли на улицу. Я обернулась на окно. У окна стояла тетя Груша и махала мне рукой. Я помахала ей в ответ. Моя мама торопила меня и тянула за рукав. Ее черные туфельки были забрызганы грязью, и от холода она поджимала то одну, то другую ногу. Я увидела, что тетя Груша что-то говорит, но слов не разобрала. Я показала на уши, что не слышу. Она повторила. По движению губ я догадалась: "Утешение мое! Утешение мое!" Моя мама приложила ладонь к щеке и закричала: "Алле-алле!", что означало, что мы позвоним тете Груше. Тетя Груша согласилась. Она оставалась одна в пустой квартире со сдвинутыми столами, заставленными хрусталем с недопитой водкой, одной из участниц смерти дяди Кирши.

Мы свернули за угол, и я в последний раз оглянулась на ее окно. Она по-прежнему смотрела нам вслед и что-то показывала руками. Я взглянула, куда она указывала: рабочие в синих брюках с широки-ми лямками в просвет между "е" и "л" в "Перелетных работах" прила-живали букву "п".

ГЛАВА 5 - ТЕМНЫЙ НОЯБРЬ

Вот уже месяц, как мы с мамой жили на Красном проспекте возле Оперного театра.

- Тебе скоро в школу, - сказала моя мама.

- Когда? - обрадовалась я.

- Через два года.

- Через два? - переспросила я и протянула ей два пальца.

Мама кивнула, пожала мои пальцы и сказала:

- Пора тебе заниматься английским.

У нас играла музыка. Не такая, как у Харитона Климовича. Повесе-лее.

Ее ноги, обутые в коричневые туфельки с золотыми пряжечками по бокам, слева и справа, подпрыгивали в такт музыке и перекрещи-вались. Когда ноги перекрещивались, пряжечки встречали одна другую и звонко целовались. Топ, чмок, дзынь! - поскакали к двери коричневые туфельки, и я побежала за ними.

Мы вышли в подъезд. Музыка смолкла. Из подъезда мы вышли на улицу; пританцовывая, перешли через двор и остановились у соседнего дома. В просвете между домами мелькнули колонны Оперного театра и троллей-бусная остановка.

Когда мы позвонили в дверь, нам открыла женщина с квадратным лицом в квадратных брюках на подтяжках.

Моя мама что-то сказала ей и положила мне руку на плечо. Женщи-на с квадратным лицом кивнула ей и ответила. Я вслушивалась в их разговор, но ничего не понимала. Ноги моей мамы подпрыгивали и притопывали, выстукивая ритм беседы. Я вслушивалась: они переговаривались, не выпуская слова изо рта. Слова застревали в горле, ворочались там и булькали.

- Входите, - неожиданно сказала женщина с квадратным лицом, перестав булькать.

Она отступила в глубь коридора и щелкнула подтяжками.

Коричневые туфельки перескочили через порог. Я вошла следом.

Женщина с квадратным лицом посадила нас за стол и поставила перед нами чашки с золотыми стенками.

- Чай с молоком и без сахара, - сказала она. - Так пьют только в Англии. Печенье "Лимонное", - и высыпала в вазочку желтые квадрати-ки из зеленой пачки.

Тетя Груша никогда не покупала такое печенье. Оно было самым дешевым в магазине и самым невкусным.

Моя мама довольно булькнула горлом. Я задумалась и булькнула следом.

Женщина с квадратным лицом внимательно прислушивалась.

- А ну-ка повтори, - сказала она.

Я повторила.

- А она способная, - обратилась женщина с квадратным лицом к моей маме и послала ей квадратную улыбку.

Коричневые туфельки ловко перескочили одна через другую и по-целовались пряжечками. Над туфельками нависали расклешенные штаны с проглаженными стрелками.

- Ты умеешь читать? - спросила меня женщина.

- Да, - булькнула я.

Она очень обрадовалась и предложила:

- Возьми печенье...

- Нет, - отказалась я.

- Почему?

- Я такое не ем.

- Вот как! - нахмурилась женщина. - Что ж, мы сейчас проверим, как ты там читаешь!

И она развернула передо мной большой лист с красными буквами.

- "А, вэ, эс, дэ..." - прочитала я.

- Очень плохо, - перебила она.

Коричневые туфельки недовольно заерзали.

- Это "эй, би, си, ди..."

Я поправилась.

- К следующему уроку выучи все буквы! - приказала женщина с квадратным лицом.

Коричневые туфельки запрыгали к дверям. На столе рядом с не-тронутой чашкой чая остались лежать зеленые три рубля.

На другой день учительница английского научила меня словам "окно", "стул" и "чашка" и очень обрадовалась, когда мы оставили три рубля за гитарой на подоконнике.

Через день она объяснила мне, как спрашивать про погоду и как отвечать, что погода никуда не годится. Когда мы уходили, она осталась довольна: на полочке рядом с телефоном снова лежали три рубля.