Дом спал. Простыни раздувались на ветру, мягко шлепая лицо Антонины.
Если Лиза долго не засыпала, Инесса Донова пела:
- Антонина придет, нашу Лизу заберет...
Лиза затихала испуганно.
Инесса Донова смотрела, как рабочие на сцене "Красного факела" вешают декорации - голубое картонное небо с белым облачком и под ним море такой же светлой синевы к утреннему спектаклю "По щучьему веленью".
- Вносите, вешайте лазурь! - крикнула Инесса из зала.
- Она того? - спросил один из рабочих.
- Кто?
- Да гардеробщица наша.
- Она одна дура на весь район. Она стихи сочиняет. Извест
ный в городе человек!
- Я, Лизонька, давно в театре работаю. Не думай, что просто прибираюсь, как Антонина кричит по утрам. У нас и гардеробщицы все, и уборщицы, и осветители своих детей на спектакли детские по воскресеньям водят, мы тоже поедем, что мы, хуже других? - говорила Инесса, стоя утром перед зеркалом. С бабушкой в цирк и на демонстрацию, со мной - в театр... Семья как семья, мало ли что там про нас наговаривают.
Она красила свое сморщенное испитое лицо: веки синим, ресницы черным, черными полосками вдоль век удлиняла глаза, душилась духами "Пируэт".
- Хочешь подушу? - и она брызнула на Лизу из крученого флакона.
Перед входом в театр, в глубине нераспустившегося еще сквера, из груды камней торчал широкий каменный кулак с факелом.
- Я без билета, но здесь работаю, - сказала Инесса билетерше. Пропустите меня!
Рабочие сцены молча проводили нарядных детей, покупали в фойе батончики "Шалунья". Билетерша лениво посмотрела на раскрашенное лицо Инессы и на бледное Лизино, едва заметно повторяющее черты Инессы, и зашлась в крике.
- Все вопросы к администратору! - выдохнула она напо
следок.
Инесса с Лизой смотрели "По щучьему веленью" из будки освети-теля Сережи.
- Мне не жалко, - сказал Сережа. - Только громко не хлопайте!
Внизу на сцене актеры, тонкие до прозрачности, в детских по росту костюмчиках, изображали детей.
- Смотри, Лиза, смотри, - шептала Инесса. - Это и есть театр!
Густой запах духов "Пируэт" заполнил небольшую будку осветителя. Осветитель наливал водки в стакан на три пальца, отпивал чуть-чуть сам и молча протягивал Инессе.
На обратном пути слегка пьяная Инесса Донова говорила:
- У нас в театре хорошо. Я мелочь часто под столиками в буфете нахожу. А после детских спектаклей платочки там разные, заколочки и дру-гие глупости. Особенно в каникулы... Вот я держу тебя за руку, Лизонька, ладошка у тебя теплая и сухая. Других за руку возьмешь - ладони потеют, идти тошно. А у детей, у них у всех ручки легкие...
В магазине, в очереди в молочный отдел, Антонина Взвизжева кричала:
- Эта алкоголичка, она нас с вами позорит! Отец Александр ехал вчера домой на своей "Волге", а она бросилась прямо под колеса, и ведь не пьяная вроде была. Он "Волгу" остановил, вышел к ней, а она упала ему в ноги. Лежит прямо в ногах, сапоги его кожаные обнимает и прохода ему не дает! Книжку свою дрянную со стихами сунула... Ведь ей, алкоголичке, книжку выпустили... Она просто всех наборщиков в типографии напоила! Стали бы они так ее стихи печатать! Знает, как к кому подойти... Отца Александра патриархом назвала, а он протоиерей, не по чину ему, хотя он и на "Волге"!
На улице через витрину видно было Инессу Донову. Она безмятежно сидела на ступеньках магазина и пересчитывала собранную мелочь.
- Ну что, много выклянчила? - спросила Антонина, когда Инесса вошла в магазин.
- Зато у меня ребенок в кримплене! - отвечала Инесса, занимая очередь. Антонина шла вдоль очереди с пакетом молока, припадая слегка на больную ногу, чтобы скрыть хромоту.
- Я всегда знала, что вы прибедняетесь, раз вам на кримплен хватает.
И тут вдруг из пакета брызнула струя молока. Антонина замерла, озираясь. Очередь притихла. Тогда она сжала слегка пакет своими желтоватыми пальцами, чтобы еще одна струя молока брызнула, как будто бы в очереди были одни младенцы и она всех их хотела накормить, и они послушно потянулись к ней, к брызгам молока из желтых сморщенных рук. Молочные струи летели на руки, на одежду и, потемневшие, стекали на пол, только в лица не попадали.
- Ведьма... - прошептала Инесса Донова в наступившей вдруг тишине. Так ты ведьма...
Когда Лизу отдали в школу, в первый класс, учиться было легко. Учительница Лия Ивановна учила детей считать, писать и ненавидеть Бога. Обещала на лето лагерь труда и отдыха.
Весной, в последних числах мая, когда старшие дети сажали изгородью кусты боярышника, над школой прибили выгоревшую надпись "Летний лагерь "Орленок"". Первоклассники рыхлили клумбы, поливали анютины глазки.
- Айда, ребята, в боярку! - звал уставший Димка Югов. - Хоть поссым!
Бросив лейки, первоклассники побежали в кусты боярышника.
- У меня вчера вон до того куста долетело!- хвастался Югов, направляя теплую струю в летние заросли.
Лия Ивановна, увидев опустевшую клумбу, крикнула:
- Почему перестали рыхлить почву?
Из боярышника слышались голоса. Лия Ивановна бросилась в кусты. Она проломила живую изгородь.
- Вот кто истребляет зеленые насаждения! - кричала расцарапанная Лия Ивановна, выволакивая из кустов первоклассников. - А я все думала, почему боярышник вянет!
Было жарко, поэтому первоклассников судить не стали. Заперли в наказание в кабинете биологии, велели Бога в стенгазету рисовать, в сатирический отдел.
- Приду через час, - сказала пионервожатая Люда в шелковом галстуке поверх линялого платья. - Сильно не орите!
Первоклассники отодвинули горшки с геранью на подоконнике и свесились из окон класса во двор. Пионервожатая Люда подстригала кусты садовыми ножницами. Галстук ее стал бледно-красным от жары. Когда Люда наклоня-лась, они смотрели за вырез ее платья. Замолкали. За широким вырезом платья блестел маленький ключик на шнурочке от кабинета биологии...
К обеду пионеры строились под звуки горна, следом по росту строились октябрята.
- Дети! - крикнула в рупор Лия Ивановна. - У нас в лагере произошло ЧП! Три первоклассника уклонялись от общественно-полезного труда. Забросив анютины глазки, они мочились в зеленые насаждения! Пусть выйдут из строя, посмотрим на них! Пусть не берут компот в столовой за обедом и не садятся за наши столы!
