Белла положила руку на огромную, покрытую свисающей кружевной салфеткой, белую квадратную колоду и задумалась: "Когда это было?... Уже ему какую-то премию дали, послали за границу одного... Одного? -- Она опять вздохнула. -- А за ер аф зей! Чтоб им пусто было, сколько вокруг него кормилось этих "помощников". Ну, ясное дело. Так он на весь свой гонорар купил эту машину, чтоб у нее не болели руки стирать ему... А... подумать только... когда он купил эту машину, так его уже никогда дома не было, он всегда на гастролях. И как он только приволок ее, такую здоровую. Ее еле затащили. Поставили в кухне, и никто не знал, что с ней делать... зачем она это вспомнила... как будто можно себе заказать, что вспомнить, -- вспомнила, потому что вспомнила... но пока этот Борис Иванович из домоуправления пришел, чтобы ее включить, так все соседи с ума сходили, и всем она мешала ... а когда он подсоединил к ней воду и протянул трубу в туалет, чтобы вода сливалась, так все прибежали смотреть, как это она будет сама сушить и выжимать. Фаня даже спросила, где у нее руки, потому что непонятно было, как же она без рук выжимать будет. А ее Мишенька в этот момент, конечно, был на репетиции, и вообще он сказал, что уже видел за границей, как такие машины потрясающе работают -- они там еще до войны были и с тех пор очень облегчают жизнь хозяйкам. Короче говоря, засунули в нее белье, у кого что было, и Борис Иванович ее вкючил, потому что его, ясное дело, не отпустили, -- что же одни женщины будут делать с таким аппаратом. И хорошо, что не отпустили, потому что как только внутрь налилась вода, может быть два ведра, или три, она вдруг зарычала и стала гудеть все тоньше и тоньше, а потом принялась прыгать. Это надо было видеть, чтоб такая здоровая штука на полметра подпрыгивала на полу, и все тряслось: лампочка, кастрюли на конфорках и даже входная дверь. Конечно, ее остановили, и потом она перестала прыгать, но не скоро. Скоро кончилось специальное мыло, которое нужно было насыпать в специальный бачок, и взять его было негде. И вообще у соседей не совпадали дни стирки, а стирать одной, так не посчитать, сколько она съедает электричества -- и как расплачиваться?... Короче говоря, она один месяц постирала, и все... а потом ее пришлось забрать в комнату, потому что она занимала на кухне много места... и дейсвительно, все на нее натыкались. Раньше, когда на этом месте стоял ящик с картошкой -- не натыкались, а как только его заменили машиной, и она перестала стирать, -- пожалуйста, что ни день -- травма: у кого синяк на ляжке, у кого сбитый ноготь на ноге... и вот она уже в комнате... ладно... Мишенька теперь живет с Лизой отдельно в центре города, так пусть стоит -- места полно. Внука же нет. Им, наверное, некогда этим заниматься -- он играет, она рисует... так эта машина хоть напоминает... О чем напоминает эта машина, Бэлла затруднилась бы ответить, но для себя "напоминает" означало нечто теплое сыновье, хорошее. "Забрать к себе он не хочет ни за что, потому что говорит "Я тебе это привез в подарок"! Унд эйб их даф нит? А если мне не нужно? -- Ничего. Пусть стоит и напоминает. Пока. Может, еще пригодится...
Бедный мальчик. Привез ей машину. Весь свой гонорар потратил, лучше бы купил себе новый смычок...ой, да что она... совсем стала все забывать... смычок ему подарил его профессор перед конкурсом... свой отдал... насовсем... так неудобно было... но денег не было купить...
"Господи, -- снова обратилась она, -- протруби в большой шафар, возвещая о свободе нашей и подними знамя, под которым соберется народ наш, рассеянный по свету..." она подумала и не стала читать дальше... Ему же тогда ... пятнадцать лет назад... я еще могла выйти замуж... я могла... они его держали над пролетом школьной лестницы вниз головой и рисовали на попе череп и кости, а потом связывали ноги его же ремнем, и он не мог встать... и директор сказала, что "лучше бы вы, мамаша, перевели мальчика в другую школу", потому что она не ручается... за это надо было, чтобы его отец погиб на войне, чтобы она не ручалась... ну, она перевела его в другую школу, так там ему нагадили в футляр от скрипки... хорошо, что ее не сломали... и в третью школу она его уже не повела, потому что во второй тоже не ручались... так для чего третья... ей же сосед по дому дал хороший совет: "Убирайся в свой Израиль"! А почему бы ему и не давать советы, если "космополиты беспачпортные", а "врачи-убийцы" и все евреи! Кто же станет их защищать? А штилер гейт дафмен лейгн шлофн...15" Она погладила машину по боку, поправила кружевную розетку, вынула застрявшее в нитках перо от подушки и поудобнее уселась на краю кровати, как это делают дети, приготовившись слушать сказку... может быть, он и прав этот Егоров -если у тебя есть дом, так и живи в нем. Езжай в свой Израиль и все. И он не хотел ее вовсе обидеть. Может, там давно все стирают в таких машинах и могут запросто купить порошок, который в нее засыпают, а в школе никто не держит товарища вниз головой над пролетом и не пишет ему на заднице "жид". Всю ночь она полудремала или полуспала -- во всяком случае, ей совершенно отчетливо виделось, как прыгает ее стиральная машина на всех четырех колесиках и не поддается никаким уговорам угомониться, пока не появляется Егоров из второго подъезда и не говорит ей спокойно и отчетливо: "Катись в свой Израиль!" Тогда она вдруг перестает прыгать, разворачивается на пол оборота, так что отрывается от крана резиновая трубка, приделанная Борисом Ивановичем из домоуправления, и наотмаш бьет стоящего рядом Егорова, а все остальные в испуге отскакивают в стороны, и машина медленно катится к двери, за порог, по лестнице со второго этажа и дальше, дальше по улице, очевидно, в сторону Израиля. Точно Бэлла утверждать не могла, потому что проснулась. Машина, конечно, стояла на месте. Бок ее был желтым от света уличного фонаря, а салфетка, как ей показалось в первый момент, чуть колыхалась, потому что машина только что остановилась. Она пыталась связать видимое и виденное, но одно замещалось другим, и наконец, слилось. Бэлла посмотрела на тарелку часов -- для работающих наступало утро, а она вполне могла еще полежать. Но ее уже что-то поднимало.
"Благословен ты, Господь,Бог наш, владыка вселенной, освятивший нас своими заповедями и по милости своей возвративший мне душу ..." вспомнила она голос отца из детских невероятных времен и встала с постели. Было еще темно, когда она, сойдя с электрички и переправившись на другую сторону путей, шла вдоль оврага по знакомой дороге к детскому дому. Там только начиналась утренняя, самая суматошная и непонятная чужому жизнь. Но ей не надо было ни спрашивать, куда идти, ни с кем поговорить. Дети были уже другие, но стены, двери, потолки, треснувшие опять по тем же самым местам, что и двадцать и десять лет назад... и запахи... запахи ничем не истребить... ни духами, ни десятилетиями. И как только знакомый, привычный ударит в ноздри, и ты вдохнешь его поглубже -- сразу же перелетишь в тот мир, из которого он до тебя добрался: запах -- самый мощный художник и строитель! Она открыла одну створку двойной стеклянной двери и села у стола, на котором стояла зачехленная пишущая машинка. Сколько времени прошло неизвестно, но когда рука легла ей на плечо, она вернулась сюда обратно из далекого далека и подняла лицо, чтобы взглянуть, кто прервал ее дорогу.
-- Валя! -- вскочила на ноги Бэлла и попала губами прямо в щеку подруги!
-- Белка! Боже мой! Ты знаешь, ты мне сегодня приснилась!
-- Ты про меня вспоминала?
-- Бессовестная! Ты же пришла! Значит, вспоминала тоже?!
-- Я по делу!
-- Неужели поработаешь снова... нет... -- Валентина безнадежно махнула рукой,
-- а так бы хорошо было. Людей не хватает. Трудно у нас. Зарплата... дети сложные... война уж давно кончилась, Белла, а их все больше и больше... отчего так, скажи... А ты, небось, и чаю не попила в такую рань, идем, идем!
-- Я хочу, чтоб ты у меня забрала машину,. -- ответила Бэлла.
-- Какую машину? Ну идем же, по дороге все расскажешь... или, знаешь, я сейчас... только скажу, чтоб нам сюда принесли... и булочки... наши... представляешь, тетя Клава жива и все печет их! Боже, сколько же ты не была тут... -- она покрутила головой и исчезла.
