— Тебе так трудно в это поверить?

— Но он допустил убийство своих соплеменников! — Элиз с такой силой сжала кулак, что скорлупа ореха вонзилась ей в палец.

— Это решал не он. Такие дела решает главный военачальник. А происхождение моего брата не имеет никакого значения. Он воспитан как начез, и сейчас он — Большое Солнце. Он передвигается только на носилках, его нога никогда не ступает на землю. Он один общается с духами храма, которых символизируют три лебедя на крыше. Его дом расположен на самом высоком месте в деревне, чуть ниже самого храма. У него две жены, дети. И его единственная забота — благосостояние его народа.

— Значит, в свое время он остался с племенем, а ты сбежал.

— Это был не побег. Моя мать, Татуированная Рука, сочла справедливым желание отца забрать одного из сыновей с собой во Францию. До тех пор она считала нас зеркальным отражением друг друга и даже забыла, кто из нас появился на свет первым. Она заставила себя оценить каждого из нас по уму, силе, самостоятельности, уверенности в себе и тысяче других качеств. И сделала свой выбор.

— Она выбрала твоего брата на роль вождя?

— Сначала она решила, что с отцом отправлюсь именно я. Мать считала, что я хорошо переживу погружение в чужую культуру, смогу усвоить лучшее и вернусь к ней. Уже позже, после смерти нашего дяди, мой брат стал Большим Солнцем. Им всегда становится старший сын старшей сестры умершего вождя.

— Значит, если бы ты не уехал во Францию, могли бы выбрать тебя, раз вы близнецы?

— Да, наверное.

— Трудно было приспособиться к жизни во Франции с родственниками отца?

Он прислонился головой к стволу дерева, легкая улыбка тронула его губы.

— Самое трудное было научиться выговаривать французское «р». В языке начезов ничего подобного нет.

Элиз хотелось расспросить подробнее, но она не могла подобрать слова, чтобы узнать, радушно ли приняли незаконнорожденного полукровку или ему пришлось испытать презрение и унижение. Наконец она спросила:

— Ты жалеешь, что поехал?

— Нет.

Отрицательный ответ прозвучал слишком категорично. Может быть, Рено хотел подчеркнуть свою верность матери и согласие с ее выбором. А может быть, ему хотелось защитить брата, который остался и возглавил страшную резню, истребление соплеменников его отца. Элиз склонялась к последнему варианту.

— Странно, что право выбора было предоставлено вашей матери.

— Ей его не предоставляли, скорее она воспользовалась своим законным правом.

— Не понимаю.

— Она из рода Солнца — правящего рода. Мой отец, будучи французским графом, не мог сравниться с нею в знатности. Впрочем, женщина из рода Солнца не может вступать в брак ни с кем из своего собственного рода — партнера нужно искать среди тех, кто по происхождению ниже. Именно поэтому мать занимала более высокое положение, чем отец. Во всяком случае, в глазах начезов. И принятие решений было ее привилегией.

Элиз знала, что у начезов родство прослеживается по женской линии, и именно поэтому Рено и его брат относились к роду Солнца. Нередко женщина из этого рода выходила замуж за вонючку — так индейцы называли принадлежащих к самому низшему роду — только чтобы сохранить свое более высокое положение. Муж-вонючка не имел права сидеть в ее присутствии, идти впереди нее, обязан был выполнять ее распоряжения и в соответствии с обычаем должен был быть похоронен вместе с ней. Если мужу-вонючке случалось пережить жену-Солнце, его приносили в жертву. Не так давно в индейской деревне был большой скандал, когда муж-вонючка после смерти жены сбежал, пытаясь избежать судьбы. Больше всех негодовали его собственные родственники, одному из которых пришлось занять предназначенное для него место в похоронной процессии.

Элиз попыталась представить себе Рено в качестве участника такого обряда — и не смогла. А ведь еще недавно это не составило бы труда. Неужели перемена одеяния так сильно изменила ее представления о нем?

— Как тебя называли, когда ты жил среди начезов?

— Как меня звали? Ночной Ястреб.

— А твоего брата?

— Сейчас он просто Большое Солнце, а раньше был Ныряющим Ястребом, — ответил Рено и продолжил, не дожидаясь ее комментариев: — Ты недавно говорила о жестокости индейцев, о том, что они подвергают пыткам пленников мужчин. С точки зрения европейца, этому не может быть оправдания, а тем не менее этот обычай оправдан. Он дает возможность народу племени, одержавшего победу, увидеть, что их враг не чудовище и не дьявол, а всего лишь человек, который страдает и умирает так же, как и они. Кроме того, он дает возможность женщинам и детям, нередко вовлекаемым в военные действия, избавиться от пережитого страха и ужаса.

— Ты это одобряешь? — Элиз вопросительно взглянула на него.

— Нет, но и не осуждаю как нечто присущее варварам. Это было бы лицемерием — ведь

история полна подобных жестокостей. Древние финикийцы снимали скальпы с врагов, а орды Чингисхана и Тамерлана изрубили тысячи и тысячи людей, оставив их черепа высыхать на солнце. Галлы, франки, крестоносцы огнем и мечом уничтожали целые города, не щадя детей и женщин, а насилие и мародерство считались в порядке вещей.

— Но это же было столетия назад!

— Возможно, но даже в наши дни в тюрьмах Европы полно приспособлений для пыток. С их помощью добиваются признания даже в таком мелком преступлении, как воровство хлеба, — хлеба, который дал бы голодному любой начез. Ты можешь сказать, что есть разница — пытки проводятся тайно, крики несчастных стараются заглушить. Это так. Но, приводя приговор в исполнение, преступников публично секут, клеймят, вешают. Чем же отличаются европейцы от жестоких аборигенов Нового Света?

— Ну, тем, что индейцы получают от этого удовольствие. Во всяком случае, так мне говорили.

— Они радуются своей победе, как все мы. И они могут быть справедливыми и даже человечными. Пытки пленника иногда прекращают. У мужчины — а это всегда мужчина, хотя в некоторых восточных племенах пытают и детей, и женщин, — есть шанс спастись. Нужно только, чтобы нашлась одинокая женщина — вдова, потерявшая мужа в бою. Если она попросит отдать мужчину ей — в качестве слуги, раба или мужа, — она его тут же получит. С этого момента он становится одним из начезов, и с ним никогда уже не обращаются как с врагом.

— И верят, что он никогда не обидит вдову?

— Он обязан ей своей жизнью, чувствует себя ее вечным должником. Как правило, пленники не обижают вдов, а до конца дней достойно служат им.

Элиз удивленно подняла бровь:

— Что же мешает пленнику ускользнуть как-нибудь ночью и вернуться в свое племя?

— Чаще всего чувство чести и признательности. Впрочем, если вдова стара и уродлива, то в один прекрасный день он может и исчезнуть.

— И никому до этого нет дела?

— Вдова плачет, так как обычно ей нравится иметь раба и вот теперь некому согреть ее постель или выполнить какое-нибудь поручение. Кроме того, падает ее авторитет, ты же понимаешь, что мужчина-раб — редкость, большей частью рабы — женщины и дети.

— Да, — едва слышно сказала Элиз, думая о французах, которые сейчас пребывали в рабстве в индейской деревне.

Ей показалось, что Рено что-то раздраженно пробормотал, но она не была уверена, так как в этот момент их кто-то окликнул. Они обернулись и увидели направлявшегося к ним мужчину.

Рено мгновенно вскочил на ноги, схватил Элиз за локоть и загородил собой. Однако весь он был в таком напряжении, что сделал это, скорее всего, машинально. Как бы то ни было, такая предосторожность оказалась излишней.

— Святые небеса! — воскликнул мужчина, подойдя ближе. — Что случилось с великим воином, если он сидит под деревом, объедаясь хурмой, как опоссум? Не думал, что доживу увидеть такое! Да еще рядом с хорошенькой женщиной? Да, дело скверное. Мне прямо плакать хочется — от зависти!

— Пьер! — отозвался Рено и поспешил ему навстречу. Они обнялись, похлопывая друг друга по спине и плечам.

Элиз медленно направилась к ним. Рено обернулся, взял ее за руку и притянул поближе.