Его голос был тверд, но он сохранял хладнокровие, и Сирил ответил.

– Да, я долго разговаривал с врачом, несколько месяцев назад… Никто не может сказать, что произойдет…

– Значит, ты решил испытать судьбу? Как в кости или в покере?

– Винсен…

– Ну что? Ты думал, что я буду прыгать от радости? Это моя дочь и ей всего девятнадцать лет, я думаю, это слишком ранний возраст, чтобы стать матерью! Ты идешь на шестой курс, а она на третий; вы рассчитываете бросить учебу или лучше принять роль родителей-студентов? Кто будет вместо вас воспитывать ребенка, когда вы будете сдавать зачеты, экзамены? Я тебя предупреждаю, я не хочу, чтобы Тифани от этого страдала!

– Но нет, я никогда не…

– Семья больше не та, что была раньше, Сирил, потому, что нет Клары, чтобы за всеми следить. Все изменилось. Твоя мать и я не будем так свободны!

Дверь тихонько открылась, заставив их повернуть головы, и Беатрис вошла без приглашения.

– Я не знала, что ты вернулся, дорогой! – бросила она Винсену с упреком.

Раздраженный ее вторжением, он взглянул на нее так, что она почувствовала себя неловко.

– Я смертельно скучаю сегодня днем, – уточнила она, слегка улыбнувшись. – Если бы ты меня предупредил, я охотно сопроводила тебя в твоей прогулке…

Мысль о том, что она может встретиться с Магали, была так смешна, что он уклонился от ответа.

– Я вам помешала? – настаивала она. – О чем вы говорили?

Ее любопытство усиливало отчаяние Винсена, но ему удалось медленно ответить:

– Тифани собирается сделать меня дедушкой.

Сказав это, он сам окончательно это осознал, и вдруг почувствовал себя расстроенным.

– Сходи за ней, – попросил он Сирила.

Так как молодой человек, сохраняя взволнованное выражение лица, не двинулся с места, он добавил:

– Я не буду на нее кричать, я люблю ее так же, как и ты.

Беатрис, немного изумленная услышанным, отошла, чтобы пропустить Сирила, потом поспешила к Винсену.

– Тифани ждет ребенка? От Сирила? Но… они сошли с ума, это… чудовищно!

Зависть заставляла ее говорить невнятно, она была вне себя от ярости при мысли об этом материнстве. Она отчаянно хотела ребенка от Винсена, и вот, когда он собирался стать дедушкой, дополнительная причина отказать ей в том, чего она больше всего желала.

– Ты же этого не допустишь?

– Допущу? Это они решают, а не я.

– Речь идет о твоей дочери, ты можешь ее образумить, убедить.

– В чем?

– В прошлом году был принят закон, не мне тебе говорить, можно прервать беременность…

– Но они хотят этого ребенка!

– Я тоже хочу! – взорвалась она. – А тебе плевать, ты говоришь «нет», и теперь из-за Тифани ты никогда не уступишь!

Она содрогнулась в конвульсивных рыданиях, бросившись к нему, в то время как он не реагировал, смущенный ее эгоизмом. Она ни на секунду не подумала о молодых людях, занятая единственно собой, и он решительно оттолкнул ее.

– Остановись ненадолго, Беатрис, сейчас не тот момент.

Слезы текли по ее лицу, и тушь рисовала черные полоски. Даже такая она оставалась красивой, практически такого же роста, как и он на своих высоких каблуках, с каким-то патетическим видом, который, однако, не мог его взволновать. Чтобы добиться своего, он обвинял ее непонятно в чем, в том числе и в том, что она устроила ему сцену отчаяния.

– Винсен, я прошу тебя, – сказала она тихо-тихо.

Он по-прежнему держал ее за запястья, как если-бы хотел отстраниться, смотря на нее так равнодушно, что она почувствовала холод.

– Ты меня больше не любишь, Винсен? Да?

– Не говори глупостей, – ответил он неубедительно.

Очевидность его только что поразила: он больше не испытывал к ней того, что принимал за любовь два года назад. Он стал ее избегать в канун свадьбы. С тех пор у него осталась та же горечь: его жена не льстила ему, она делала его смешным.

– Папа…

Тифани стояла на пороге кабинета, не решаясь войти, Сирил позади нее. Беатрис увидела, как изменилось выражения лица Винсена, когда он посмотрел на дочь, его глаза вновь обрели всю свою нежность.

Готье и Шанталь помогли Мадлен сесть. Бедная женщина только что провела почти час в парке, без цели блуждая под палящим солнцем, не в состоянии вспомнить, что она там делала. Ее нашел Поль в конце аллеи, она что-то бессвязно говорила, и он пришел за родителями.

Готье, не строя иллюзий, померил ей давление, задал несколько вопросов, потом дал ей попить. Довольная тем, что стала центром внимания, она с радостью позволяла делать с собой все что угодно, убежденная, что недомогание было вызвано невыносимой жарой. Она прекрасно понимала, что с каждым днем все больше теряла память, сваливая это на возраст, так же как обвиняла ревматизм в том, что ей было сложно вязать. На самом деле болезнь Альцгеймера начинала брать свое, но Готье не хотел ей об этом говорить. Зачем вызывать все эти несчастья, которые ее ожидали и которые отделяли ее постепенно от реального мира? В любом случае она забудет все, что он мог ей рассказать. Никакого лечения не существовало, и нельзя было надеяться ни на какое улучшение.

Готье посвятил своих сестру и брата в эту тайну, сообщив им о необратимом развитии болезни их матери, что не вызвало у них больших эмоций. Мари без всякого стыда признала свое безразличие к той, которая ею так пренебрегала и никогда не интересовалась Сирилом или Леей, что касается Алена, он уже давно относил свою мать к стану врагов.

– Ты знаешь, какой сегодня день, мама?

– Конечно! Сегодня пятница. Если только… Ба, все дни в Валлонге так похожи один на другой, с этой жарой…

Она блаженно улыбалась, продолжая наслаждаться вниманием, которое уделял ей сын.

– Да, ты права, – любезно сказал он, – сегодня суббота, но нет никакой разницы.

Понятие времени, вероятно, было для нее чем-то абстрактным, так как она никогда не работала, не заботилась о доме. Она всегда полностью полагалась на других.

– Не хотите еще фруктового сока? – предложила Шанталь.

– С удовольствием, но не волнуйтесь, я чувствую себя очень хорошо, скажем даже, что здесь свежо! Если хотите, я могу последить за Пьером. Где он?

Шанталь натянуто улыбнулась и ответила, что оба ее сына вместе, старший занимается младшим. К тому же это была правда. Поль по-прежнему был не в состоянии забыть о несчастном случае с Филиппом и вел себя с маленьким братом покровительственно. Он об этом не говорил, но не спускал с Пьера глаз, с тех пор как они приехали в Валлонг.

Выражение, которое только что употребила Мадлен, предлагая «последить» за маленьким Пьером, заставило Шанталь бороться с собой, и Готье пришел на помощь жене.

– Мы тебя оставим, мама. Отдохни. Поспи немного, если хочешь…

Они вышли из комнаты и молча пошли по коридору. На лестничной площадке Шанталь резко остановилась.

– Я хотела бы пожалеть ее, – вздохнула она, – но у меня не получается! Я сожалею, дорогой.

Так как она, казалось, вот-вот заплачет, он нежно ее обнял.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал он совсем тихо. – И я тоже думаю об этом.

На мгновение воспоминание о потерянном сыне так захватило их, что, несмотря на всю силу своего характера, Шанталь чуть не расплакалась. Валлонг, Мадлен, на которую она все еще злилась, хотя никогда не произносила этого вслух, маленький Пьер, которого в этом году так и тянуло к реке: это было слишком.

– Знаешь, – произнесла она отрывисто, переполненная эмоциями, – я ненавижу этот дом и, однако, люблю его…

Готье очень хорошо понимал ee. Это смешанное чувство принадлежности и сожаления он испытывал каждое лето. Несмотря на трагическую гибель Филиппа, несмотря на уход Клары, Валлонг был единственным местом в мире, где они все могли с удовольствием быть вместе. Большая семья, вот чем они были, что бы ни произошло, семья, которую Шанталь, будучи единственной дочерью, ценила еще больше.

– Я пойду к Софии, – решила она. – Близнецы такие симпатичные, что они поднимут мне настроение!