"Матросу" давно уже казалось, будто за косогором, там, где кончается первое минное поле, плещет вода. Может, рыба жирует?

Сгустившийся, как всегда к концу утра, туман на реке сокращал видимость и глушил звуки. Но тут донесся характерный шумок, словно кто грухает веслами в лодке.

Ивакин быстро пополз к кузнице. Отсюда ему открылась река вдоль всего поворота и... на реке лодка. Он увидел ее уже далеко от берега. Лодка косо шла по течению. Шла бесшумно и быстро. Еще можно было стрелять. "Матрос" успел разглядеть трех человек. Один - на корме и двое - на веслах, но формы не различил. Лодка шла от нашего берега. А вдруг это свои, разведчики? Пока он раздумывал, лодка скрылась в протоке, среди лозняка. В бинокль "матрос" осмотрел берег. Следы солдатских сапог на мокром песке, чей-то ремень и, кажется, острога... Неужели фрицы приплывали и не напоролись на мины? Нет, видно, это наши рискнули пощупать в тумане тот берег...

...Мальчиков привели к высокой острожной изгороди. Вокруг были свеженарытые ямы, в которых копошились грязные оборванные солдаты. Солдаты прекратили работу и молча, равнодушными глазами смотрели на дрожащих пленников.

Генька подумал: "Зачем они роют эти ямы? Это пулеметные гнезда или могилы? Может, для нас?" Подумав так, он вдруг почувствовал, что уже больше не страшно.

Янку трясло, как под холодным дождем. Внутри плотно огороженного двора они ждали, пока унтер сходил в длинное, деревянное строение и вернулся оттуда с долговязым, лысеющим офицером. Оседлав толстый обрубок бревна, долговязый заговорил довольно чисто по-русски:

- Здравствуйте, пионеры. Много в этот река рыбы?

Солдат положил перед ним рубаху со щуками.

- О, я вижу, дело не плохо! Но мы просили вас для другой дело. Идите сюда.

Мальчики стояли насупившись, исподлобья глядя на офицера, старающегося казаться ласковым. Унтер подтолкнул их. Долговязый соскользнул с бревна, присел на корточки и развязал окостеневшие, холодные руки ребят. Выпрямившись, глядя сверху вниз, он спросил:

- У вас есть папа и мама?

- Нет, - дрогнувшим голосом ответил Янка. Генька толкнул его ногой. Офицер это заметил и, бросив насмешливый взгляд на Геньку, обнял Янку за плечи.

- Твой братишка думает не хорошо. Я буду вам папа и мама, вот получай, - он вытащил из кармана горсть конфет в цветных бумажках и сунул их в руку Янке, - бери, это сладко.

Янка сказал:

- Спасибо... - и оглянулся на Геньку. Тот стиснул зубы.

- Я буду дать тебе еще много, - продолжал офицер, - а ты только скажи, как вы пришли на река?

- Мы за рыбой... - начал было Янка, но Генька крикнул:

- Он не знает, он ничего не знает!

- Я не знаю... - повторил Янка.

- Гут! - улыбнулся офицер, оставляя Янку и уводя Геньку в сторону. - Ты начал говорить хорошо.

Янке стало еще страшней. Он остался один среди фрицев, хотя Геньку отвели всего на несколько шагов. Офицер шепчет Геньке на ухо:

- Ты старший, ты умный, скажи, ты имел пароль?

- Нет, - тихо отвечает Генька.

- Ты прошел без пароль, хорошо. Ты знаешь, где можно, где нет мина, нет аванпост. Где батареи и сколько?

- Нигде... Не скажу!

- Хорошо, ты боишься твой братишка, он ничего не узнает...

- И ты, ты... - перебивает Генька, глядя прямо в глаза офицеру, - ты тоже ничего не узнаешь!

- Мальчик, ты хочешь смерть? - отшатывается долговязый. Янка слышит, как офицер взвизгивает, и видит, что Генька падает от удара на землю.

Янка хочет броситься к другу, но солдат хватает его за руку, удерживая на месте. Генька пытается встать, но долговязый бьет его ногой, и Генька отлетает в сторону унтера. Тот тоже бьет. Тогда Янка впивается зубами в руку солдата и, вырвавшись, бежит к Геньке.

Офицер и унтер нагнулись над Генькой: Генька лежит, обхватив руками вихрастую голову. На его худую, голую спину сыплются удары сапог, кулаков. Янка сильно толкает долговязого и, падая, закрывает собой друга.

В это время слышится окрик:

- Хальт!

Возле тяжело дышащего, улыбающегося долговязого стоит другой офицер в форме СС. Он смотрит вниз. На сырой, весенней земле вздрагивают тела мальчиков, словно их все еще топчут солдатские сапоги. Приподняв Генькину голову, Янка прижимает ее к своей груди и, оглядываясь то на одного, то на другого офицера, захлебываясь слезами, просит:

- Не надо, не надо... я скажу...

- Молчи, - тихо хрипит Генька, высвобождаясь от Янки, - не смей... - у него нет сил подняться.

- Генечка... они же тебя... - рыдает Янка.

- Молчи, я сам... - кричит Генька.

Эсэсовец делает знак, и солдаты помогают Геньке встать на ноги, но Янка, вцепившись в друга, мешает им. Он снова кричит:

- Не надо!

Тогда долговязый отрывает его руки от Геньки и говорит:

- Успокойся, господин капитан вас помиловал.

Янка не может сдержать рыдание. Его уводят в сторону от Геньки, почти уносят.

Словно все затянуло каким-то мутно-желтым туманом. Все плывет, как во сне, бесшумно, неуловимо. Только где-то в глухом уголке сознания вертится ущербленная пластинка под острой иглой:

- Молчи... я сам... я сам... молчи... я сам... я сам...

И так весь долгий день, до темноты.

Лежа на холодном полу глубокого погреба, Генька думал о жизни и смерти.

Жизнь в партизанском краю приучила его по-разному ценить смерть человека. Было немало примеров, когда смерть становилась рождением героя. Уже доходили легенды о девушке из Подмосковья, о летчике с пылающим сердцем, бросившемся на вражеский эшелон, и двадцати шести не отступивших гвардейцах...

Видел Генька и жалких предателей, умолявших о пощаде...

С трудом поднявшись по земляным ступеням, Генька постучал в дощатую дверь погреба.

- Я покажу, как пройти, - сказал он долговязому офицеру, - только вы не троньте того мальчика, Янку.

- Гут! - улыбнулся долговязый. - Если ты забываешь или ошибался, мы расстреляем тебя и твой братишка. Хорошо?

- Хорошо, - ответил Генька.

Ночью полыхнули громовые зарницы. Немцы готовили переправу километрах в двух ниже по течению. Прикрывая десант, тяжелые пушки озаряли неспокойное небо и черную воду реки.

Ветер разносил по полям эхо залпов, длинные пулеметные строчки. Левый берег, ощетинившись заграждениями, яростно отбивался, сбивая смельчаков с песчаных отмелей. С надрывным воем падали из-за туч и снова взмывали к небу аэропланы. Вода глухо вскипала, разбрасывая серебристо-белые тела оглушенных рыб. Переправа захлебывалась в огне и мутных фонтанах донного ила.