3 декабря. После 14.00

Художник Ефрем Слейтер занимает просторную двухэтажную квартиру в одном из домов привилегированного центра города: первый этаж жилой, на втором студия. Филл основательно продрог, пока художник услышал дверной звонок и спустился вниз. Образ Слейтера совпал с описанием Стоуна: длинноволосо-нестриженый, неделю не бритый, в клетчатой рубашке с пятнами краски, джинсовые брюки с широким ковбойским ремнём-поясом. Вытянутое лицо, обрезанное прямым подбородком, светлые беспокойно бегающие глаза. Законченный классический портрет созревшего вундеркинда свободной профессии.

Без вопросов Слейтер пригласил внутрь и, так ничего и не сказав, устремился по деревянной лестнице наверх. Баркеру ничего не оставалось, как последовать за ним. Мастерская с окнами на одной стене; три другие увешаны картинами, эскизами. На полу листы бумаги, краски в тюбиках, вёдра, тряпки. В одном из углов неопределимая по составу компонентов свалка. В центре помещения металлический станок с растянутым холстом. Замечательный, рабочий беспорядок – для Филла он предпочтительнее любой стерильно прибранной комнаты.

Слейтер взялся за кисть и остановился перед начатой картиной. Глаза его перестали бегать. Поняв, что без личной инициативы простоит здесь до вечера, Филл подошёл к художнику, кашлянул и представился:

– Филл Баркер. Частный детектив. Занимаюсь делом Боровских.

Рука с кистью замерла, художник резко повернулся и посмотрел Филлу прямо в глаза.

– У них что-то ещё случилось?

– Нет, нет. Я продолжаю то, что делала полиция. Ведь причина смерти Ричарда Боровского не выяснена.

– Вот оно что, – протянул Слейтер, окончательно спустившись с высот вдохновения, – Но со мной полиция уже беседовала. Я ничего не смогу добавить. Или вы не в курсе? Тогда я готов повторить.

– Нет, не надо, – Филл посмотрел на холст, на котором угадывалось женское лицо, – Вы не подозреваемый. И можете ничего не говорить. Просто хотел уточнить некоторые детали. Мне думается, вы ближе всех к семье Боровских. И бываете в замке…

– А, вот в чём дело! Вы надеетесь, я вспомню что-то такое… Едва-ли. Что касается близости, – он указал кистью на холст, – Портрет Греты, жены Рене. Настоящего хозяина замка «Елена». И ещё, на мне ответственность за портрет графа Патрика Андерсона.

– Что? – воскликнул Филл, вспомнив свежую краску на портрете в каминной зале, – Ответственность? Как это понять?

– А… Да. Откуда вам знать? И полиция не задавала об этом вопросов.

– Вы не расскажете подробнее? О своей ответственности и самом портрете?

Филл смотрит на Ефрема Слейтера сквозь голубую завесу-кисею. Признак близости тайны… И как раз там, где, по утверждению Стоуна, всё чисто.

– Да… Мне пора отдохнуть. Интересная история. Для вашего расследования значения не имеет, но любопытна сама по себе, – он сунул кисть в банку с тёмной жидкостью, – На тот портрет завязана история сразу трёх семей. С двумя вы так или иначе знакомы. Третья моя. Вы угадали, я ближе других к Боровским. Ещё пять-шесть поколений назад… А то и больше. Вот откуда всё идёт.

«Вот откуда тянется ниточка», – прозвучало в голове Филла. Он почти явственно ощутил её в пальцах, тоненькую, сотканную из голубоватой паутинки. Три семьи… Между ними какие-то отношения, берущие начало в прошлом. В прошлом! Там, куда отказался заглянуть Тимур Стоун и его многоопытная команда. Непонятно как, неясно почему, но нить тянется из прошлого. И оно, прошлое, представлено в настоящем каким-то конкретным человеком. Требуется раскрутить Слейтера полностью, выжать его до сухого остатка! Вычерпать до дна! Если преступник не он, что скорее всего, но мог ведь оказаться невольным пособником.

– Вы виделись с Рене, детектив? Прапрадед Ричарда Боровского барон. Очень богатый дворянин по тем временам. Рене копия своего отца. Отец похож на деда… Они похожи друг на друга, вплоть до барона Ленарда. Все крепко сложены, сильны телом и характером.

Филл вспомнил квадратное лицо Рене, с маленькими ушами, твёрдым массивным подбородком, крепко сжатыми тонкими губами. Действительно, сгусток твердости.

– Барон Ленард с детства дружил с соседом, графом Патриком Андерсоном. Они были примерно одних лет. Родовой замок и поместье Андерсонов располагались южнее замка «Елена». Там, где запущенный плодовый сад, принадлежащий Боровским, – продолжал Слейтер, усевшись на грязном полу, – До совершеннолетия они были дружны. А затем между ними пробежала чёрная кошка, они сделались смертельными врагами. Из-за чего, я не знаю. В ходе истории род Андерсонов рассеялся, не оставив мужских корней, а род Боровских продолжал благоденствовать, от поколения к поколению увеличивая своё состояние. Боюсь, что новоиспечённый хозяин господин Рене не знает истинных размеров унаследованного богатства. Никто его не знает, даже налоговая инспекция. Несчастный Ричард был великим специалистом в компьютерной технологии, умел прятать концы. Так говорил мой отец. Да, да… Обязанность быть близким семье Боровских досталась мне от отца. Обязанность несложная: ежегодно в один из дней от меня требуется осмотреть портрет графа Патрика Андерсона в каминной зале и при необходимости устранить следы естественного старения. Картины стареют, как и люди.

– Каким же образом портрет врага барона Ленарда оказался столь желанным в его родном замке? И такая забота… Как-то не вяжется. И почему замок называется «Елена»?

– Для меня тоже не всё ясно. В том числе с названием. Я как-то не задумывался над этим. Дело в том, что мой прадед, тоже художник – эта профессия у нас наследственная – состоял на службе у графа Андерсона. И не только служил ему, но и был близок. Он-то и нарисовал этот портрет накануне кончины графа Патрика. И тем предопределил связь своих потомков сначала с семьёй Андерсонов, затем – Боровских. Но я на него не в обиде, за несколько минут работы получаю довольно солидную сумму.

– Итак, ваш прадед был художником при дворе графа Патрика. Придворным художником. Кажется, это так называлось?

– Примерно. Но он был не только художником, имел много талантов. За что бы он ни брался, всё у него получалось. И с причудами был прадед. Для каждой картины готовил краски отдельно. Сам. Сам растирал, сам компоновал. Всё сам. И кисти сам делал всякий раз заново. Представляете, какой труд?

– А для портрета графа Патрика тоже отдельные краски?

– Конечно! Ящичек с красками и кистями для портрета мне достался по наследству. Раз в год, тридцатого октября, я беру его с собой и отправляюсь в замок Ричарда Боровского, чтобы нанести на картину несколько мазков. У них тридцать первого октября семейный праздник; обновление картины, – один из обязательных ритуалов.

– А вы не знаете, что это за праздник?

– Нет. Никогда не интересовался. Я не столь близок к ним, как мой прадед к своему патрону Патрику. Мне что? Пришёл, подправил руку или плечо, получил чек. Работа есть работа. В этом году заглядывал в замок несколько раз: делал эскизы для портрета Греты, жены Рене. Прадед, вот тот на моём месте поинтересовался бы, он чем только не занимался: от живописи до магии и колдовства. О нём в нашей семье много рассказывали чудесных историй. Конечно, в основном выдумки. Целую книжку можно издать, бестселлер получится. Всё сразу и не вспомнить. Талантливая личность…

– Согласен, ваш предок исключительный мастер, – сказал Филл, – Портрет в каминной зале меня сразу привлёк. Движение, экспрессия. Так и кажется, что стрела в руке вот-вот ляжет на тетиву. А за ней и две другие из колчана.

– Да… Конечно, – протянул задумчиво погружённый в воспоминания Слейтер и встрепенулся, – Что вы сказали? Две стрелы? Вы ошиблись, в колчане три стрелы. Всего, – четыре. Вы детектив, но не художник, потому можете ошибиться в деталях. А характер графа по портрету вы определили абсолютно верно. Для него выпустить стрелу по живой мишени являлось высшим удовольствием.