Ночью, лежа в объятиях Яны, он думал об огневолосой женщине. Не Яну хотел он, а ее, рыжую кошечку. Откуда она? Какую тайну скрывает?

Да, настрадалась эта женщина от его соплеменников. Цыгане живут кланами, племенами, и в разных племенах разные порядки. Но никто из цыган не любит чужаков, пришедших из того, враждебного, мира. С гаджио, женщиной, за которую заплачены деньги, могли обращаться хуже, чем с рабыней.

Доминик смотрел, как она ест хлеб с сыром, прихлебывая кофе, исподтишка наблюдая за ним. Ее полуопущенные ресницы, на удивление темные для женщины с ее цветом волос, едва заметно вздрагивали. Взгляду его открывались полукружия грудей, он любовался крутым изгибом между тонкой талией и женственными округлыми бедрами. Когда губы ее приоткрылись, кончик ее розового языка коснулся уголка рта, и Доминик почувствовал, как вскипела в нем кровь.

Сколько мужчин брали ее? Использовали, не заботясь о ее чувствах? Вне сомнений, перед столь лакомым кусочком не устояли многие. Сколько? Пять? Десять? Больше?

Надо будет дать ей освоиться, не наседать сразу. Пусть она привыкнет к мысли о том, что ей придется разделить с ним постель. Он даст ей немного времени, меньше, может быть, чем следовало, потому что скоро ему уезжать из табора. Но и этого времени должно хватить, чтобы прогнать из ее души страх.

Доминик не сомневался, что ему удастся уложить ее в постель, и она захочет этого сама.

В конце концов, гаджио она или цыганка, она всего лишь женщина.

Кэтрин работала вместе со старой цыганкой, собирала хворост, соскребала копоть с горшков и сковородок, штопала горы изношенной одежды. Она уже привыкла к тяжелой работе, не то, что раньше. Кэтрин разогнулась, потирая затекшую спину, но, увидев маленький желтый цветок на пригорке у самых корней большого дерева, потянулась за ним.

— Ты можешь набрать букет, если хочешь, — сказала Перса. — Доминик тоже их любит.

То, что цыганка говорила по-английски, едва ли могло показаться странным. Кэтрин заметила, что почти все цыгане, кроме своего родного, знают еще два-три языка. Неудивительно при их образе жизни: странствуя по свету, они должны уметь общаться на языке других стран.

— Первые цветы всегда самые нежные, — сказала девушка, вдыхая тонкий аромат.

Перса пробурчала что-то в ответ и ушла, оставив Кэтрин одну. «Странно, — думала девушка, — цыган — и любит цветы. Трудно представить себе жестокого, бесчувственного цыгана, который нюхает цветы. Что-то здесь не так». Кэтрин вспомнила его слова, его взгляд.

«Когда я решу назвать своим то, что мне принадлежит, ты узнаешь». Кэтрин передернула плечами: ну и мерзавец.

В самом начале, когда ее везли турецкому паше, она была хоть чуточку защищена. Ведь девственницу в гарем можно продать вдвое дороже, и цыгане намеревались заработать на ней кругленькую сумму.

И Вацлава удалось надуть довольно легко. Кэтрин не любила ловчить и обманывать, но… на войне как на войне.

Теперь же все было по-другому. Кэтрин не сомневалась в его намерении уложить ее в постель. Утром он прекрасно дал это понять. Еще ни один мужчина не смотрел на нее таким взглядом, никто не говорил о том, что должно произойти, с такой уверенностью в ее добровольном согласии.

Да и цыган этот был слишком умен, чтобы попасться ид ее удочку. Она так и видела, что он ходит за ней по пятам, не спускает с нее глаз.

Теперь Кэтрин считала, что удача ей сопутствовала до сегодняшнего дня. При всей грубости обхождения, жизнь ее была все же не жизнью белой рабыни, да и девственность ее не была поругана. И она надеялась, что ей удастся (когда она вернется в Англию) принести своему будущему мужу в приданое лучшее, что у нее есть, — свою непорочность и чистоту. Итак, она была удачлива, бахтало, как говорится у цыган.

Но одного взгляда, брошенного в ту сторону, где на полянке возился с лошадьми цыган по имени Домини, было достаточно, чтобы понять, что полоса удач для Кэтрин закончилась.

Следуя приказу Домини, после работы, ближе к вечеру, Кэтрин прилегла вздремнуть и, проснувшись, почувствовала себя отдохнувшей и окрепшей. Поев немного холодной оленины, предложенной Персой, и освежившись у ручья, Кэтрин, не торопясь, возвращалась в табор. Теперь у нее появился шанс сбежать. Пока ей дана большая свобода, чем когда-либо. Никто не привязывал ее на ночь, да и днем она могла гулять одна. Надо только быть осторожной, и рано или поздно она найдет способ спастись.

Случай представился даже раньше, чем она ожидала.

На закате в табор пришел ремесленник, похожий на цыгана. Он продавал свои поделки, точил ножи и ножницы. Краска на стене его вагончика облупилась, некогда яркая надпись, зазывающая клиентов, выцвела, но колеса были как новенькие, да и мул, впряженный в повозку, выглядел вполне здоровым.

— Арманд — француз, — пояснил Доминик, перехватив заинтересованный взгляд Кэтрин. — Они друзья со старым Джозефом.

Большинство людей, кого ремесло заставляет колесить по земле, стараются держаться от цыган подальше, однако этот Арманд, по всей видимости, был исключением и считался в таборе своим.

— Пойдем, — предложил Доминик, — посмотрим, что он привез.

Доминик весело улыбнулся и, взяв Кэтрин за руку, повел в передвижную лавку. Пальцы его, казалось, излучали тепло и силу.

Когда Доминик обернулся, чтобы помочь ей подняться в вагончик, Кэтрин снова вгляделась в его лицо. Дрожащий свет от костра падал на его лицо, причудливо изменяя его, делая черты еще тверже, тени глубже, придавая его взгляду таинственно-опасное выражение, то самое, что она заметила вчера. Черты его были острее и выразительнее, чем у знакомых ей англичан, кожа смуглее и ровнее. Он был не похож ни на одного из известных ей мужчин.

— Домини! Веди к нам женщину-гаджио! Пора и нам взглянуть на твое приобретение.

Доминик повел ее туда, откуда прозвучали голоса. Пробравшись под натянутыми между повозками веревками, на которых сохло сильно изношенное белье, они подошли к группе цыган, сидящих у небольшого костра. Кэтрин обратила внимание на пожилого костлявого мужчину, тучную усатую женщину и молоденькую женщину на сносях. Цыгане весело смеялись.

— Катрина, это Джозеф. Он у нас главный, — сказал Доминик, — это его жена, Зинка, а это невестка, Медела.

— Здравствуйте, — не слишком уверенно произнесла Кэтрин.

Цыгане беззастенчиво разглядывали ее, но почему-то их внимание привлекло не лицо ее, а волосы.

— Бала камескро, — произнес Джозеф, по-видимому, с одобрением. — Может быть, она принесет нам удачу.

— Что такое бала кам… кам?

— Бала камескро, — повторил Доминик, — значит солнцеволосая или рыжеволосая. Считается, что рыжеволосые женщины приносят табору удачу.

Теперь Кэтрин стало попятно, почему однажды в другом таборе, когда она спала, кто-то подкрался к ней и отрезал рыжий локон. Тогда она не знала, что и подумать.

Беременная подошла к Кэтрин и коснулась се волос почти с благоговением, затем медленно погладила шелковистые блестящие пряди. Черные волосы девушки, как и у свекрови, были покрыты платком, дикло, завязанным на затылке, поскольку у цыган замужняя женщина не может ходить с непокрытой головой.

— Очень красиво, — сказала цыганка, намотав па палец прядь. Она улыбнулась нежно, почти застенчиво, совсем не так, как это делали другие цыганки.

— Спасибо.

Кэтрин повернулась к Доминику.

— Если она хочет, я могу отрезать для нее локон.

Доминик ответил ей теплой улыбкой.

— Меделе будет приятно.

Впрочем, Кэтрин заметила, что ее поступок приятен и Доминику. Он одобрительно улыбался и больше не хмурил брови.

— Если вы дадите мне прядь, я буду носить ее здесь, — Медела показала на живот, — рядом с малышом.

Доминик легко вскочил на подножку повозки, с кошачьей грацией скользнул внутрь. Через мгновение он уже опять стоял рядом с Кэтрин. В руках у него был нож.

— Поворачивайся, — коротко приказал он Кэтрин.

Честно говоря, ей не слишком понравился тусклый холодноватый блеск клинка, но что поделаешь. Доминик приподнял волосы на затылке и отрезал небольшой локон снизу.