Хорезмшах, правивший во времена Рухсар-бану, безмерно кичился своим могуществом, важничал и пыжился, как жирный индюк в пору брачных церемоний. А в сердце его постоянно гнездился страх: шах боялся потерять власть и престол.

Однажды он пригласил в свои покои визиря Мехдуны и пожаловался: Что-то в последнее время меня не радуют пиршества.

Мрачная туча повисла в моем сердце... Посему слушай: сегодняшнее празднество распусти пораньше. Сам останься, будет особый разговор.

- Повеление солнца Хорезма - закон для меня, - сказал визирь и, пятясь задом, вышел из покоев.

Вечером празднество началось, как всегда, весело. Позолоченные стены зала содрогались от гомона подвыпивших придворных и гостей. Самого шаха на пиру еще не было, и гуляки, пользуясь этим, цедили вино и веселились вовсю. Те, у кого на бороде густо пробивалась седина, укрываясь в халаты, жадно следили за танцовщицами, а при случае тайком гладили их по локонам и бедрам.

Вдруг звонкий, как бурная мелодия, голос возвестил: - Властелин мира, его величество шах Хорезма идет!

Веселье мгновенно стихло. Придворные, словно стая жаворонков, слетевшаяся на гумно, с шумом покинули свои места и, склонив головы, замерли в поклоне.

Отворилась дверь с золотой цепью - вступил хорезмшах.

Он величественно проследовал к трону. Лицо шаха было сумрачным, что говорило о каких-то заботах, угнетавших властелина мира.

Хорезмшах воссел на трон, и веселье возобновилось.

Крепко задумавшись, шах все больше мрачнел и даже не слушал сладостно-пьянящую музыку, не видел красоту танцев прелестных девушек.

Заметив плохое настроение правителя, придворные и гости потихоньку исчезали. Вскоре дворец окутала мертвая тишина.

Хорезмшах и Мехдуньь остались вдвоем. Тогда шах облегченно ВЗДОХНУЛ и заговорщическим тоном произнес: - В моей казне, Мехдуны, много золота, рубинов, сеоебра и кораллов, собранных на беоегах полуденного моря. А мне нужны сейчас лишь два комплекта одежды каландаров. Сумеешь достать?

Визирь молча наклонил голову и ушел. Вернулся он очень быстро, неся в руках одежду нищих.

- Да простит, великий шах, мое любопытство, если я спрошу: зачем властелину мира одежда каландаров?

Шах тонко усмехнулся и объяснил Мехдуны свои намерения:

- Видишь ли, визирь, я не особенно верю твоим сыщикам. Словно бродячие собаки, рыскают они среди моих подданных, а толку мало. Я сам хочу услышать, что говорит мой народ. Подобно Гарун аль Рашиду, я желаю лично видеть, как они живут и что делают. Поэтому сегодня ночью мы с тобой превратимся в нищих и совершим прогулку - по Ургенчу. В этом городе, как тебе известно, жизнь кипит и ночью. Послушаем, о чем судачат на улицах и в пристанищах каландаров. И подобным образом выявим врагов нашего престола.

- Великий шах превзошел в мудрости самого Гарун аль Рашида! подобострастно сказал Мехдуны и, склонившись в поклоне, спрятал от шаха кривую ухмылку сомнения.

Вскоре на освещенных фонарями улицах Ургенча появились двое пеших спутников. Один был высокого роста, широкоплечий здоровый мужчина, другой же - среднего роста, худой и тонкий, качающийся под ветром, словно ветка ивы. Он казался старше первого лет на десять, но даже слепой мог бы заметить: большую власть имеет здоровый мужчина.

Путники внимательно прислушивались к разговорам людей в караван-сараях, на улицах, а если кто-нибудь обращал на них внимание, делали вид, что они просто идут своей дорогой, ничего не видя и не слыша.

На одной из оживленных улиц худой "каландар", забыв о конспирации, прогнусил: - О солнце Хорезма, нельзя ли идти потише? Я изнемогаю: Слова расслышали гуляки, стоявшие под фонарем и праздно болтающие о том о сем.

- О аллах, правоверные! Вы посмотрите только, - сказал своим приятелям один из них. - На обоих рваные шапки и тряпье на теле, жалкая посуда из тыквы на боку, а худой величает приятеля-громилу солнцем Хорезма.

- Что тут особенного? - равнодушно заметил его сосед, позевывая. Сказано ведь: "Нищие всегда хотят стать шахами".

Гуляки дружно расхохотались.

Так, прохаживаясь по улицам Ургенча, визирь и шах неожиданно встретили настоящих каландаров. По-видимому, один из них был слепой, ибо второй вел его как поводырь.

Слепой каландар вполголоса напевал очень приятную мелодию.

- Эй, правоверные! - окликнул их хорезмшах. - Откуда и куда идете?

Слепой перестал петь и сделал вид, что слушает. Потом тихо спросил поводыря: - Кто такие?

Поводырь был весьма красивым юнцом лет шестнадцати.

Когда он ответил, что перед ними такие же нищие, слепой успокоился и спросил путников: - А вы, влюбленные в бога рабы, не на веселье каландаров идете? Тогда шагайте с нами.

...Спустя полчаса вся компания достигла окраины столицы, где находилось каландар-ханэ. Едва путники во главе с поводырем вошли в ханэ, изрядно захмелевшие каландары подняли радостный шум: - Сто лет жизни великому музыканту, славящему аллаха!

- Пусть искусные руки не знают усталости!

- Да подарит аллах прозрение глазам отца, имеющего такого сына!

"Ах вон оно что", - подумал хорезмшах, глядя на слепого и его поводыря.

Каландар-ханэ было достаточно просторным: в нем помещалось человек шестьдесят. Стены были основательно закопчены дымом табака и анаши. Хотя обстановка в ханэ была далеко не столь пышной, как во дворце хорезмшахов, настроение людей, сидящих тут, было намного веселее, чем у придворных на шахском пиршестве. Накурившись банга, табака и опиума, каландары могли запросто продать или купить за медяки весь подлунный мир. Они сами была шахами, султанами - короче говоря, хозяевами своего ханэ.

Слепого и его сына почтительно усадили на лучшем месте.

И только после этого шакаландар, смуглый мужчина с тронутой проседью бородой, обратился к двум "каландарам", стоявшим у входа: - Откуда будете, слуги аллаха?

- Если говоришь о нас, о шакаландар, то мы из Хорасана, - смело ответил визирь Мехдуны. - А пришли, чтобы поклониться святой земле Хорезма.

- Мне нравится твой ответ, - удовлетворенно заметил шакаландар. Проходите, пожалуйста.

И глава братства нищих указал им лучшее место.

Обитатели ханэ, видимо, ожидали прихода слепого. Один из каландаров снял со стены дутар и поставил его у ног поводыря. Тот степенно выпил пару пиал ароматного чая, засучил рукава халата и взял инструмент. Шум и гомон в ханэ сразу утихли.

Парень взялся за колок дутара, настроил струны и обвел взглядом толпу сидящих в живописных позах людей. Его иссиня-черные, похожие на драгоценные камни глаза почему-то тревожно смотрели на слушателей, хотя белое, как молоко, лицо хранило выражение приветливого спокойствия.

...Дутар источал ни с чем не сравнимые звуки. Он словно печалился о вечных страданиях и горестях правоверных, о погибающих в юдоли рабства несчастных, о богатырях, павших в борьбе за свободу людей. Сладостно-грустная мелодия хватала за сердце даже самого черствого из присутствующих.

Нужно было иметь каменное сердце, чтобы без трепета внимать чудесным переливам, словно птицы в садах Эдема, разлетавшимся из-под пальцев юноши.

Видавший виды хорезмшах тоже оказался в плену чарующей музыки. Однако он не сводил пристального, холодного взгляда с быстро мелькавших пальцев поводыря и время от времени значительно поглядывал на Мехдуны. Тот, опьяненный мелодией, совсем потерял голову и, слегка раскрыв рот, закагив зрачки под лоб, слушал.

Тогда хорезмшах сердито ткнул его в бок и процедил сквозь зубы: Взгляни на пальцы музыканта.

Истолковав слова шаха по-своему, визирь прошептал: - Смотрю, смотрю, повелитель. Они так прекрасны, будто принадлежат нежной девушке.

- Да она и есть девушка, глупец!.. - рассердился шах на тупость и непонятливость Мехдуны.

Визирь изумленно уставился на хорезмшаха.

- Неужели так, ваше величество?

Шах только гневно двинул бровью.

Юноша кончил играть. Прислонив дутар к стене, он взял пиалу и стал не спеша пить обжигающий чай. Над красиво изогнутыми, черными, словно бархат, глазами юноши выступили капельки пота, белое лицо светилось радостью, глаза сверкали. В таком виде музыкант был просто неотразим.