Прошло около суток. Энергия впиталась в мышцы, обнажив новые сглазы на моем психокаркасе.
После открытого при помощи С. Н. Лазарева, я пришел к пониманию причин смерти Брюса Ли. Все они, в том числе и непосредственная причина - невосприимчивость одного отдела мозга Мастера к лекарству, которое он принял перед смертью сводятся к одному - его отношениям с людьми.
Как известно, врагов у него было немало. В том числе и таких, которых у него могло и не быть - нажитых исключительно его темпераментом и самолюбием. Убили его именно они незаслуженно им оскорбленные и их близкие.
Информация целостна и материальна. Незаслуженно нанося обиды другим, Брюс не мог не понимать, если не сознательно, то подсознательно свою неправоту. Тем более, что он сам был миролюбивым человеком. Подсознание Мастера, в котором было осознание им несправедливых своих поступков (то есть это было слабым в полевом отношении местом) было постоянно атаковано агрессией пострадавших и их близких. Именно поэтому незадолго до смерти Брюс перестал появляться на людях: общение открывало слабые отделы психики, после чего наступали депрессии. Козни же злого духа, предвещавшие смерть Брюса Ли, предсказанные специалистами Фунг Шуи (предсказания судьбы) вполне имели место быть, если помнить, что мировой дух связан с сознанием каждого человека, а оно с Ним.
Однажды вечером я услышал выстрелы из пневматической винтовки или пистолета с соседского балкона и щелкание пулек по нашему. Я вышел на балкон сразу после очередного выстрела. Соседский десятилетный сын пристреливал свой пистолет. Я молча показал ему кулак и ушел.
Через несколько минут с улицы донесся пронзительный детский крик: "Дядя Миша, дядя Миша". Я почувствовал, что не надо идти, но я настолько отвык от такого обращения, а чувства были расплывчаты и задавлены, что все-таки вышел.
Следующим раздался крик: "Урод кучерявый!" и пуля хлестнула по балкону рядом со мной.
Я был так погружен в себя, что почти не отреагировал на это. Вздрогнув, я посмотрел на тот балкон. "Это Вовка, дядя Миша, это Вовка", - закричала соседская девочка с другого балкона, расположенного этажом выше. - Вон он.
Вовки, понятно, уже не было видно из-за перил балкона.
Я не хотел идти к ним разбираться, но боль от Вовкиного крика мне не давала успокоиться. Я понял, что он должен передо мной извиниться, иначе эта боль не пройдет, и я пошел к нему домой.
Оказалось, что и Вовка и его родители ушли к соседям этажом выше. Отец его с соседом вышли в коридор, стали со мной знакомиться.
Узнав, что Вовка в чем-то набедокурил, отец стал просить меня сказать в чем, обещая спустить с него три шкуры. Я побоялся, что у Вовки не хватит шкур, если я скажу причину моего прихода.
Когда его привели, он стоял, надув губы, и я, видя, что он переживает, не стал настаивать на его извинении передо мной, и уходя попросил отца не проявлять к нему жесткости. Сосед принес мне за Вовку извинение.
В этот вечер текущие дела заглушили мои чувства, но утром после сна я опять почувствовал боль. Я понял, что извинение у Вовки надо вытягивать.
Родителей дома не было.
- А ты все-таки так и не извинился передо мной, - сказал я, зайдя.
Он стоял передо мной, надув губы, словно собираясь с силами.
- Вы извините меня, я больше не буду, - наконец выпалил он классическую фразу.
Я отмяк. Я чувствовал, что его слова пусть неточно, но заполняют большую выемку в моей душе, вызванную его вчерашним поступком, но одновременно чувствовал, что для необходимого нужно подождать.
Я хотел с ним поговорить, но еще не мог войти в нормальное русло разговора, и я пошел домой.
Спустя два месяца, выходя с переговорного пункта, в дверях я столкнулся с парнем, который мне показался знакомым. Я тоже ему показался знакомым.
- Где мы с тобой виделись? - начал он допрашивать меня. Не в отделении?
Он, кажется, работал в милиции и хотел во мне увидеть одного из своих подследственных. Он хотел выйти на запанибратскую фамильярную ноту, но что-то во мне его удерживало от этого. Тем не менее он этим горел.
Выходящая из дверей молодая женщина с мальчиком сказала ему:
- Пошли.
- Подожди. Так где, черт возьми, мы с тобой встречались?
Я взглянул вдруг на мальчика, и меня начал душить смех.
- Я, наверное, пойду. Спроси об этом у Вовы, - сказал я парню.
- Ты его знаешь?
- Вова, ты меня знаешь?
Вова кивнув, отвернулся, пряча улыбку.
Несмотря на продолжившийся допрос, я ему не сказал об этом, не сомневаясь, что Володин ответ ему понравится больше.
Однажды среди ночи раздался телефонный звонок. Звонила молодая женщина вульгарного поведения. Телефон стоял рядом с матушкиным диваном, поэтому она взяла трубку. Звонившая настойчиво стала матушку спрашивать куда она попала. "В квартиру". Больше на ее вопросы матушка отвечать не стала, как и та на матушкины, и матушка положила трубку. Звонок раздался во второй раз. Лежа в другой комнате, я слышал как матушка безбожно тратит свою душу, отвечая на бесцеремонные вопросы той, которую нужно и легко было можно поставить на место. Ответив, посчитав что сильно, на самом деле отдав огромный кусок своей души в ответ на бессовестность, матушка опять положила трубку. Я лежал, переживая за каждый ее промах в отдаче лишнего, когда вдруг почувствовал в воздухе над собой огромную черную субстанцию, внушающую мне страх. Начав себя было успокаивать, я понял, что не могу успокоиться потому, что боюсь очередного звонка этой дамы. Я встал и пошел отключать телефон. Когда я искал соединительный узел, нечаянно разбудил матушку, успевшую уже заснуть. Она проснулась и начала ругаться почему я шарахаюсь ночью. Если бы причина моего шарахания была не в ее неумении правильно разговаривать с бессовестными, я принял бы ее слова спокойно.
-Тебе хорошо спится? А после твоего разговора над моей кроватью висит "программа уничтожения", - которую ты перевела ко мне.
-Я ничего к тебе не переводила. Я сразу заснула и так хорошо, а ты меня разбудил.
-И ты ничего не почувствовала?
-Ничего.
Тут я все понял.
-Ты просто отбросила от себя все лишнее и "закрылась" верой в хорошее, а "програма уничтожения" этой подруги, предназначенная тебе по полю от тебя, перешла ко мне.
Мы поменялись ролями. Я заснул и так хорошо. А матушка оделась и пошла на кухню пить чай и читать.
Самое интересное в этом случае для меня было то, что я зримо увидел как программу уничтожения, о чем я прочел у С. Н. Лазарева, так и то, что я действовал только своей интуицией. Это было у меня впервые.
Только чьей была та "программа уничтожения", сейчас мне трудно сказать, если это вообще была она. Хотя, может быть и была. Чьей-нибудь.
Пробив, наконец-то, эгрегор Вадима, я утонул в покое и умиротворении. Утонул до такой степени, что меня стал разбирать смех - как он может с таким сытым состоянием души всерьез воспринимать мои слова о каком-то полевом раздражении им моей психики. Одновременно я увидел всю классическую в эзотерике духовную структуру личности со всеми сверхсознательными центрами, или, как называл это Шри Ауробиндо - источник, находящийся выше головы. Только у меня их было 2. 2 цельных. Не только собственно источника, но и две полные духовные сущности - два духовных человеческих тела, вложенное одно в другое. Мое, поменьше, было внутри второго. Такое вложение было непос тоянным. Иногда происходило их сдвижение или раздвижение и мое сознание оказывалось в непосредственном контакте с чьим-нибудь другим филиалом, без всяких полевых прослоек. Но моим "домом" был прозрачный, правда, не всегда, полевой контур тела Вадима.
Когда я пробил его филиал, оказалось, что его вживание в меня было таким, что потерял в этот момент контроль за мочеиспускательной функцией мочевого пузыря. Благо, он был пустым. А когда я садился в медитацию, я его вообще не чувствовал.
Однажды после нескольких дней медитаций я вдруг почувс твовал, что полевая ткань очага в правом полушарии начинает поддаваться. Через мгновение две полевые пленки, сложенные папкой, развернулись, острой вспышкой самых полярных воспоминаний сюжетов психоза 93-года кольнув мне сердце. Опять я вспомнил, как был той апрельской ночью словно застигнут врагом врасплох. Укол я почувствовал не только от вспышки эмоций, а напрямую. Но воспоминание пережитого сердцем с пониманием невозвратимости прошлого было дорого. Я начал плавно углубляться в себя. Достигнув затылка, я остановился.
