- Да ведь и мы с вами, Павел Федорович, немножко виноваты. Погоду знали, подготовку летчиков тоже. Однако вылет не запретили, наоборот, подбадривали: давай, давай...
- А у него на плечах своей головы нет? - кивнул Жигарев в сторону Хрюкина.
- Как нет? - Заметив перемену к лучшему, я уже решительнее встал на защиту Тимофея Тимофеевича. - Есть, да еще какая - забубенная!
- Во-во, забубенная, - подхватил это слово Жигарев и едва заметно улыбнулся.
О Хрюкине мне еще в Москве, перед отъездом в Китай, рассказывал Павел Васильевич Рычагов. Они вместе воевали в Испании.
Родился Тимофей Тимофеевич в 1910 году в Ейске. Дед его был ломовым извозчиком, отец каменщиком, мать, из семьи рыбаков, работала прачкой. Прокормить большую семью в городе оказалось не под силу, и семья Хрю-киных переехала в станицу. С восьми лет Тимофей гнул спину на богатых казаков, потом сбежал из дому и два года беспризорничал.
Молотобоец в железнодорожном депо, чернорабочий, грузчик-таковы его первые трудовые университеты. До пятнадцати лет он был неграмотным. Поокрепнув, закончил школу взрослых и потом поступил во вторую военную школу пилотов в Ворошиловграде. Это и предопределило дальнейшую судьбу Хрюкина - он навсегда связывает свою жизнь с авиацией.
Когда развернулись бои республиканцев с франкистами, Тимофей Хрюкин одним из первых подал рапорт, чтобы его направили в Испанию. Воевал он крепко, заслужил боевые награды.
И вот теперь Хрюкин в Китае. Сражался он с японцами храбро, и нельзя было остаться безучастным к его судьбе, если даже он допустил оплошность в трудных обстоятельствах. Словом, мне удалось настоять, чтобы его не откомандировывали в Москву. Позже за участие в уничтожении японского авианосца ему было присвоено звание Героя Советского Союза, а китайское правительство наградило его орденом.
Мне довелось потом немало поработать вместе с Тимофеем Тимофеевичем Хрюкиным, ставшим командующим воздушной армией, дважды Героем Советского Союза. Я все больше убеждался, какой это талантливый военачальник и по-настоящему партийный человек.
Возвращение
Однажды на аэродроме в одной из летных групп я проводил собрание землячества. Сейчас этот термин звучит несколько странно. Но там, на чужой земле, мы не имели возможности собирать коммунистов и комсомольцев - такова была обстановка. Поэтому практиковались так называемые собрания землячества.
Сидели мы в зале столовой, не спеша пили крепкий чай и вели разговор о своих житейских делах. Но вот приехал Жигарев, отозвал меня в сторону и сказал:
- Слушай, Андрей, закругляйся и поезжай домой. Полетишь в Москву.
- Как в Москву? - не понял я. Для меня это была такая неожиданность, что я не сразу нашелся: радоваться или грустить?
- А вот так. На замену тебе прибыл товарищ. Вечером, надеюсь, пригласишь на прощальный банкет?
Вначале показалось, что Павел Федорович шутит: житье наше вдали от родины было не слишком веселым, и мы нередко подтрунивали друг над другом. Но когда я познакомился с приехавшим Федором Ивановичем Богатыревым, комиссаром авиабригады, все стало ясно.
Вечером собрались. Вспомнили в дружеском кругу общие радости и печали, пережитые за время пребывания в Китае. Жаль было расставаться, но приказ есть приказ: люди мы военные и должны ему подчиняться.
Утром следующего дня из Ханькоу отправлялись на ремонт два самолета СБ. Мне предложили воспользоваться этой оказией.
- Другая возможность представится не скоро, -предупредил Жигарев.
Я не возражал. На СБ так на СБ. Это будет даже быстрее.
О том, что один самолет не совсем надежен, не думалось. Как-нибудь долетим...
Поднялись, сделали над аэродромом прощальный круг и взяли курс на северо-запад. Вместе со мной на борту был молодой летчик Пушкин, ныне генерал-лейтенант авиации. Не успели мы пройти и сотни километров, как путь преградила сплошная грозовая облачность. Горизонт был густо-черным, по нему полосовали молнии. Красивое и жуткое зрелище. Соваться в этот кромешный ад было бы, конечно, безумием, и мы повернули обратно.
Подходим к Ханькоу, а там новая неприятность: на аэродроме рвутся бомбы. Посмотрели вверх - висит колонна вражеских бомбардировщиков. А еще выше идет воздушный бой. На наших глазах японцы подожгли самолет, ходивший по кругу и пытавшийся произвести посадку.
Поднялись мы на пять с половиной тысяч метров, отошли в сторону и стали ждать, когда закончится схватка. Мы были совершенно беззащитны. Оружие с борта сняли и тоже отправили в ремонтные мастерские.
Но вот закончился бой. Японцы ушли на восток, наши приземлились. Выяснилось, что во время вражеского налета погиб экипаж Долгова.
Нашу машину быстро заправили и поставили в сторону, чтобы в случае неожиданного воздушного нападения не мешать взлету истребителей. И мы стали ждать, когда грозовой фронт рассеется. Никаких метеорологических постов тогда не существовало, все определялось на глазок. Видим: сектор неба, куда нам предстояло лететь, постепенно стал светлеть.
- Ну как, полетим? - спрашивает Пушкин.
- А чего ждать?
Все просто решилось. Никаких тебе метеобюллетеней и карт-кольцовок, никаких разрешений. Свой глаз-ватерпас, и погода определена... Однако, хотя нам и казалось, что грозу пронесло, какие-то внутренние, бурные процессы в атмосфере еще происходили. Где-то на середине маршрута самолет начало кидать то вверх, то вниз. Казалось, наш старый СБ вот-вот рассыплется, и мы вывалимся на островерхие пики горного хребта.
Но машина, как ее ни корежило, все же выдержала напор стихии, только перед заходом на посадку почему-то не выпустились шасси. Сделали мы над аэродромом Сиань (провинция Шэньси) один круг, другой - не выходят колеса. Пришлось прибегнуть к аварийному способу.
Чтобы не испытывать судьбу еще раз, мы в дальнейшем не стали убирать шасси. Правда, скорость заметно снизилась, да и расход бензина увеличился, но мы рассчитали, что до места назначения все-таки доберемся.
В Ланьчжоу нас встретили свои люди. Этот аэродром на трассе Советский Союз - Китай был обеспечен всем необходимым, и здесь мы чувствовали себя как дома. От воздушных налетов его охраняло подразделение летчиков во главе с Жеребченко.
Летчики и техники базы окружили нас плотным кольцом и ходили за нами до самого вечера. Их интересовало буквально все: и что за самолеты у японцев, и какой тактики они придерживаются в бою, хорошо ли дерутся наши ребята, как относится к советским людям местное население? Объяснить это любопытство было нетрудно: японо-китайская война находилась в фокусе мировой политики, и судьбы Китая волновали каждого человека. А у летчиков к тому же пробуждался еще и чисто профессиональный интерес.
Мы .рассказали обо всем, что знали, видели и лично пережили. Хозяева в свою очередь посвятили нас в такие вопросы, о которых мы и понятия не имели. В частности, только здесь в полной мере нам стала видна помощь, которую оказывает Советский Союз Китаю. На окраинах аэродрома громоздились один на другом ящики с боеприпасами, вооружением, различные механизмы, которые еще не успели отправить по назначению в 8-ю Народно-революционную армию.
Вечером начальник базы Акимов, с которым я успел довольно близко познакомиться, когда летел в Китай, пригласил нас к себе на ужин. Засиделись допоздна. Переговорив обо всем, я наконец спросил Акимова:
- А как улететь отсюда домой?
- Надо ждать оказию.
Под оказией он подразумевал самолет, который привезет из Союза очередную партию груза. Это меня не устраивало. Ожидание могло затянуться на неделю.
На следующий день, проходя по аэродрому, я обратил внимание на притулившийся в стороне самолет ТБ-1. Спрашиваю у Акимова:
- Чей?
- Казахского управления ГВФ. Копаются уже дней семь. Старая телега, а не самолет, - небрежно обронил Акимов.
- А когда они собираются вылететь?
- Кажется, завтра.
Я воспрянул духом. Может быть, и меня захватят? Черт с ним, что самолет на ладан дышит. Авось дотянет как-нибудь.
