Это продолжалось, пока не позвали якобы убитого садовника. Когда тот подошел к нему и спросил, почему он клевещет на себя, агент упал без чувств.
– Это ничего, – повторял смущенно врач, – я его сейчас повергну в новый сон и прикажу ему забыть все происшествия этого дня… Поверьте, от этого не останется никаких печальных последствий…
Но он ошибался. Когда агент пришел в себя, то в нем явились все признаки белой горячки. Он пролежал в больнице три месяца и только недавно выписался из больницы. Из добродушного, веселого и здорового малого, он сделался болезненным скелетом, пугливым, нервным и подозрительным… По словам рассказчика, барона дю-Г., очевидца всей этой драмы, L'impression fut telle que la mort seule pourrait l'effacer du cerveau du pauvre diable!
Между мщением комиссара да и всей полиции, нареканием клерикалов и архиепископа, видевших в такой силе одного человека над другим козни дьявола, бедному врачу пришлось плохо. Он увидел себя вынужденным оставить родной город и переехать в Париж. Рассказывают, будто бы публикация этого происшествия была задержана стараниями клерикалов и полиции – pour l'honneur du corps.
Но это не помешало странной истории всплыть на свет Божий. Ее перепутали, изменили подробности и, стараниями заинтересованных лиц, сделали жандарма из полицейского агента, а из публичного сада Лилля – больничный сад в Париже. Но даже если бы нам пришлось довольствоваться официальным и немного сглаженным донесением,[83] то и этого было бы слишком достаточно для нашего сравнения. Газеты, рассуждая о происшествии и приводя много других чудес гипнотизации, произведенных известным врачом в Париже, под наблюдением Ж.Б. Корреа (Korrea), упростили рассказ. «Жандарма привели в сон, – говорят они, – и доктор приказывает ему (слово в слово, как показано нами) совершить преступление. Жандарм просыпается, схватывает линейку и прокрадывается в сад: но мы следим за ним из окна и видим, как он подходит к дереву» и пр. и пр… Вернувшись в комнату доктора, в клинике, он начинает кричать: «Арестуйте меня!.. я убийца! Я подлец!.. Я запятнал свою, доселе непорочную, жизнь напрасным и зверским убийством. Я зарезал человека!..» «Зачем же вы это сделали?» – «Не знаю: меня что-то побуждало. Он мне ничего не сделал, но смотрел на меня (то есть дерево) с вызывающим видом. У меня был в руке нож (линейка) и я вонзил его ему в спину… Я слышал, как он заскрипел на его ребрах! Спасите меня, спасите!» И жандарм упал без чувств.
Барон Г. был свидетелем всего происшествия; он был одним из приятелей врача, которые присутствовали при этом деле от начала до конца. Очевидно, полиция не желала, чтобы такой скандал, учиненный хотя бы и в бессознательном состоянии одним из «своих», появился полностью во всех газетах. Вследствие этого и явилась маленькая перемена декораций.
Но если дело было даже и так, как его рассказывают газеты и сам Ж.Б. Корреа (а мы видали чудеса еще удивительнее этого), все-таки, какая же разница между такою властью гипнотизатора и колдовством?
В параллель к этому, мы опишем чары одного муллу-курумба над мальчиком, которого мы лично знали на «Голубых горах», а затем попросим сравнить.
Между Каттагири и Утти живет семейство евразиев, людей довольно зажиточных. Оно состояло несколько лет тому назад из старухи-матери, двух сыновей и сироты-племянника, воспитанного с колыбели старухой, в память ее младшей умершей сестры.
Старуха, г-жа Симпсон, была женщина добрая и очень набожная. Сыновья служили в канцелярии губернатора, а мальчик, которому было тогда лет одиннадцать, ходил в школу миссионеров. Говоря другими словами, после полудня он был совершенно свободен и делал, что ему хотелось.
Как и всех детей на здоровых живописных горах Нильгири, его оставляли бродить одного по аллеям и чащам «города» по собственному усмотрению. Утти – город только на картах Мадраса: в европейском смысле это город только по имени. Кроме маленького туземного квартала в большом провале, на дне которого тянутся двумя рядами деревянных сараев базар и лавки, а кругом, по крутым бокам провала, лепятся, будто гнезда ласточек, туземные лачуги, в Уттакаманде нет ни одной улицы. Там есть великолепная ратуша, собор, больницы, клубы и даже магазины в летнее время, но улиц все-таки нет. Дачи, коттеджи, виллы разбросаны оазисами, как попало; на неровной поверхности сотни небольших и высоких холмов, густо покрытых большими деревьями а местами заросших настоящим лесом. Здания построены обыкновенно у подошвы холма или большой скалы для защиты от ветра, среди огромных садов, парков и плантаций, отгороженных от дорог живою изгородью. От задов частных зданий тропинки ведут часто в почти непроходимые чащи на склоне соседней горы, куда редко заходит нога европейца.
По вечерам и ночью довольно опасно пешему выходить из дому, особенно без оружия, и переходить эти чащи. Неожиданная встреча с леопардом, а иногда и с тигром, не говоря о свирепых диких кошках, удерживает дома всех, кто живет далеко от расчищенного центра города или не имеет экипажа.
Дом старухи Симпсон находился далеко от главных аллей Утти, и как раз за домом начиналась такая чаща. Мальчику было запрещено ходить в нее. Но он страстно любил птиц. У него был целый сарай, освященный большими окнами и уставленный кадками с растениями, превращенный им в птичник. Там у него находились всевозможные породы птиц, от попугаев до колибри «Голубых гор», крошечного «юй-му». Не было только нильгирийской ласточки. Это маленькое желтое создание, чрезвычайно дикое и хитрое, летает очень высоко, и его почти невозможно заманить в силки.
Однажды, увлекаемый своею страстью, он забрел очень далеко от дома, в самую глубь чащи. Перед ним прыгала с одного дерева на другое ласточка, и он старался поймать ее. Так он пробегал за нею до заката солнца.
Если сумерек нет в долинах Индии, то в Утти, окруженном со всех сторон большими горами и скалами, переход от дня к темной ночи совершается почти мгновенно.
Увидя себя в лесу, почти в совершенной мгле, мальчик испугался и поспешил домой. Но с его обувью случилось дорогой нечто, заставившее его сесть в первой просеке на камень и снять сапог. Пока он опорожнял его, и разглядывал, стараясь найти уколовшую ему ногу почти до крови колючку, с дерева соскочила почти ему на голову дикая кошка. Тогда, видя, как не менее его испуганный зверь с детенышем во рту, ощетинился, приготовляясь атаковать его, несчастный мальчик страшно испугался и закричал на весь лес. Но в ту же минуту две стрелы, вонзясь в бок зверя, заставили его, выронив из пасти котенка, покатиться кубарем вниз, в глубокий ров. Два курумба, грязные, полунагие, отвратительные, выскочив из засады, тотчас же овладели убитым животным и заговорили с мальчиком, смеясь над его трусостью…
Муллу-курумбы не диковинка в Утти. Их можно всегда найти на базарах. В то время как «медовые» тейно-курумбы никогда не приближаются к жилым местам, их братья «муллу» (курумбы терновника) как бы ищут сношений с белыми, между которыми они часто живятся аннами и пейсами (копейками) за разную черную работу и услуги. Поэтому и маленький евразий, вместо испуга, почувствовал, напротив, благодарность к двум курумбам, так кстати избавившим его от когтей дикой кошки.
Он говорил на их языке, как и все евразий, родившиеся на этих горах. Боясь идти далее один, он уговорил их довести его до дому, обещая им рису и водки дома. Они согласились, и все трое отправились вниз. Дорогой он им рассказал о своем затруднении насчет ласточки, и курумбы обещали ему за небольшое вознаграждение заманить несколько птичек в его сети. Курумбы славятся своим искусством как охотники: они ловят так же легко малую птицу и зверька, как и убивают тигра и слона. Как звероловы они первые на горах. Они условились встретиться на другой же день в долине и идти на лов пташек. Словом, они подружились.
Вернувшись домой, мальчик рассказал тетке об услуге, оказанной ему карликами. Та дала им несколько медных монет и немного водки, но тотчас же отослала их. Старуха, как и все евразии, была очень брезглива относительно «негров» вообще. Esprit fort, она называла все рассказы о могуществе «колдунов» баснями; но ее отвращение к маленьким чудовищам, в этом случае весьма естественное, было очень сильно. Она запретила племяннику всякие с ними сношения, и мальчик, боясь потерять случай добиться, наконец, для своей коллекции желанного экземпляра птицы, не сказал ей поэтому ни слова о своем проекте охоты с ними на другой день.
