Потом уже все курили в комнате и, не желая злоупотреблять щедростью хозяйки помещения, деликатно тушили бычки прямо в тарелках с салатами. В то время, как та, зеленея от злости, навязчиво предлагала всем пепельницы. Потом уже никто ни на кого не обращал внимания, и Алла гладила бедро Вадима прямо под столом и осторожно ползла пальчиками по ноге все выше. Он не сопротивлялся, а она чувствовала себя шальной и красивой.
Потом она тащила его на себе в комнату, укладывала на кровать и расстегивала ремень на джинсах. Она нервно хихикала от волнения, а он в тон ей пьяно смеялся: "Алка! Погоди, Алка!.. Я же мужик, в конце концов! Я могу и перестать себя контролировать!"
- Ну, и не контролируй! - сказала она. - Кто тебя об этом просит?
Вадим вроде бы даже на секунду протрезвел, притянул её к себе, навалился сверху. Сетка кровати жалобно скрипнула...
Наутро, боясь ненароком выйти из образа "шальной" девчонки, Алла небрежно бросила:
- Кстати, то что произошло, ни тебя, ни меня ни к чему не обязывает. Давай так считать, ладно?
- Ну, давай, - согласился Вадим несколько удивленно. И она, захлебываясь счастьем и торжеством поняла, что он рассчитывал услышать совсем другое.
Окровавленную простынь она спрятала в шкаф, но девчонки все равно все поняли. Начали со значением тянуть: "О-о-о!" и так эмоционально обсуждать прелести гормональной контрацепции, что она, в конце концов, смеясь послала их всех к черту и убежала в туалет.
Там Алла и стояла на подоконнике, чувствуя, что запросто может сейчас взлететь. Туда и зарулил пьяный Гараев... "Суицидальные" "суиуиближние"... Тогда она впервые подумала, что если Вадим её бросит, она просто не сможет жить. Но подумала как-то абстрактно, представив свою будущую смерть в романтических тонах. Так в детстве она воображала себя умирающей на поле боя военной медсестрой или бросающейся в пучину моря принцессой...
Он, действительно, её не бросил. Не было ни слез расставания, ни тяжелых разговоров с желваками, перекатывающимися под кожей его щек, ни даже факта подлой измены. Он просто согласился с её предложением: "давай считать, что мы ничем друг другу не обязаны". Так же здоровался в коридоре общежития, так же дружески похлопывал по плечу, так же спрашивал: "Алка, как дела?"
Девчонки её жалели. Сначала выдумывали, что он просто "держит марку", а сам смотрит на неё "как-то по-особенному", потом предполагали: "Так ты же его считай послала? Ну, и какой мужик после этого унизится до того, чтобы начать за тобой бегать? Бокарев же у нас гордый! Ему же никогда никто не отказывал, и уж, тем более, не заявлял: "у нас с тобой ничего не было". Ну, не расстраивайся, Ал!" Дальше пошли стандартные утешения: "все мужики сволочи", "на фига тебе красавец?", "красивый муж - общий муж", "в сто раз лучше себе найдешь" и т.д. и т.п.
Потом Алла не могла понять, как жила эти годы. Кассета с Пугачевской песней "Я перестану ждать тебя, а ты придешь совсем внезапно" успела зажеваться на тысячу раз. "Не отрекаются любя!" - звучало высокопарно, но она ждала. И не отрекалась. Пока на его горизонте не появилась Олеся. Вот тогда она сказала себе: "Все! Конец. Девочка слишком красивая. Это, правда, все". Но все-таки не смогла отказать себе в удовольствии подойти к ним в ресторане и потом, оставшись наедине, намекнуть этой кукле с белыми волосами: "Вы его совсем не знаете". Заглянуть в её глупые синие глаза и подождать: догадается или не догадается, почувствует или нет, что у нее, у Аллы, тоже было все с примерным женихом: и скрипящая кровать, и его искривленное мучительным наслаждением лицо, и её ноги, вскинутые к самому потолку...
Как раз тогда у неё на горизонте появился Миша Шумильский. Невысокий, полный и кудрявый, похожий на ангелочка-переростка. У Миши водились деньги, он занимал хорошую должность в министерстве связи, но при этом был страшно экономным и обязательным.
Как-то у Аллы выдался неудачный день: ужасно болела голова, поднималась температура, а главное, не хотелось видеть Шумильского, до тошноты, до крика. Казалось, что если он прикоснется к ней хотя бы пальцем, её вырвет. Да ещё накатили воспоминания о Вадиме. Она сидела перед зеркалом в ванной и плакала, с раздражением думая о том, что сегодня Миша приедет обязательно, и надо будет выйти объясниться с ним, прежде чем он, наконец, уедет.
Шумильский приехал через час, требовательно позвонил в дверь её квартиры: раз, ещё раз, еще... Алла выползла в коридор, открыла и с порога объяснила, что сегодня поехать с ним никуда не может, а поэтому просит её извинить.
- Что значит, не можешь? - искренне удивился Миша, выгибая губы "скобочкой". - Мы договорились. Я как-то распланировал свой день, отказался от важной встречи. Я, в конце концов, на это рассчитывал. Тем более, что столик в ресторане уже заказан!
- Я сама закажу столик в следующий раз. И, честное слово, возмещу тебе все нравственные потери. Но потом, ладно? - Алла попыталась улыбнуться ласково и миролюбиво.
- А бензин? Бензин ты мне тоже возместишь? Я ведь приехал сюда аж со Щелковского, и теперь, по твоей милости, поеду обратно!
И она поняла, что эти несколько литров бензина, (или миллилитров? Бес их разберет! Во всяком случае, она в этом не разбиралась) никогда ему возместить не сможет, потому что эта потеря огромна, как Вселенная! К тому же, Миша всего лишь взывал к её обязательности. И она сказала:
- Мы поедем. Дай мне десять минут на сборы.
И они поехали...
Недостатки, конечно, недостатками. Но Миша её любил. Дарил дорогие подарки, называл красавицей и повторял, что ужасно хочет иметь двух сыновей. И о каких недостатках, вообще, можно было говорить, если следовать народной мудрости: "Жена должна быть умной, красивой, сексуальной, тактичной, домовитой, преданной, талантливой, заботливой. А муж должен просто быть"? Алле было за тридцать. Она хотела замуж и хотела любить своего будущего мужа Михаила Игоревича Шумильского...
На шестое января они подали заявление в ЗАГС, а двадцать седьмого декабря она, как обычно пришла на работу и увидела в одной из палат беременную Олесю. Дежурная акушерка пожала плечами: "Искусственные роды". Алла полезла в карту: травмированная почка, печень, нефропатия, сложный перелом правой руки, разорванные сухожилия...
- А где показания-то? - спросила она у акушерки. Та развела руками:
- Не хотим мы, видите ли, рожать! Муж у нас англичанин, мы фигуру для приема у королевы бережем... Нет стопроцентных показаний к искусственным родам. В том-то и дело!
Муж англичанин... Какой-то прием у королевы... Но по всем срокам это должен быть ребенок Вадима, если эта шалава, конечно, ему не изменяла?
Трясясь, как неврастеничка, Алла набрала телефонный номер и по его голосу мгновенно поняла: да, все верно! Они расстались! И у неё теперь снова есть шанс! Шанс! Шанс, который у неё когда-то отняла белобрысая синеглазая стерва!
Однако, все оказалось не так-то просто. Бокарев приехал бледный, как полотно, он рыдал у неё на плече и икал, как ребенок в истерике.
- Спаси этого малыша! - Просил он. - Алка, всеми святыми тебя заклинаю, спаси!
Тогда она с ужасом поняла, до какой степени он любит эту дуру в стиле Барби. Однако, потом успокоила себя: не её - свое чувство к ней он любит, все это пройдет, все это можно вылечить и исправить.
Дома она села перед зеркалом и осторожно расправила пальцами первые морщинки в уголках губ. Рот все равно растянулся, как у Гуимплена. Алла убрала руки от лица и сказала своему отражению, старательно артикулируя:
- Это - твой шанс. Это - то, ради чего ты жила. Это - последняя возможность. Ты не имеешь права её упустить.
С Мишей Шумильским рассталась без сожалений. Но зато со скандалом.
- То есть, как это, ты решила? - кричал Шумильский, одышливо вздымая грудь и буравя её разъяренными глазками. - То есть, значит, все время, что мы были вместе - псу под хвост? Значит, тебе вот что-то, не будем уточнять что, в голову ударило, шлея под хвост попала, и все, до свидания?
