Ведерников оглянулся назад и увидел Новикова. Отделенный стоял к нему лицом, слегка ссутулив обожженные плечи, но смотрел мимо, на пыльное облако, не отстававшее от вкатившей в заставские ворота дребезжащей полуторки. Машина остановилась, ее заволокло пылью, и когда облако пронеслось, на землю с подножки соскочил майор Кузнецов.
7
"...Мы все побросали работу - сделал не сделал порученное, а
вроде как по команде поклали лопаты на бруствер. Стоим, ждем:
покличут младшего сержанта к майору? А он, Новиков, значит, увидел
такое, рассердился: "Вам дать платочек? Надо, спрашиваю? Слезки
вытирать... А ну, за дело! Нам выдержка отделенного понравилась...
А настоящий характер он нам потом показал..."
(Свидетельство С.Ведерникова)
Коренастый, бритоголовый майор Кузнецов стряхнул с себя пыль, вытер лоб, поправил портупеи на широких плечах и медленным шагом направился через двор к колодцу, держа фуражку в руке и обмахиваясь платком.
Навстречу майору с противоположного конца двора торопились старшие лейтенанты Голяков с Ивановым.
Застегивая на ходу командирский ремень, сюда же спешил лейтенант Сартоев, заместитель Иванова по строевой части. Они поочередно представились майору, соблюдая старшинство - первым Голяков, за ним Иванов и уже последним Сартоев, а затем все вместе с майором отошли в тень, к колодцу. Голяков, вытянув руки "по швам", внимательно слушал, что ему говорил Кузнецов, было заметно - разговор ему в тягость, потому что в нескольких случаях он подбрасывал руку к козырьку фуражки, видно, спрашивая разрешения ответить, но не получал его. Кузнецов, насупив брови, рубил рукой, как бы отсекая фразу от фразы.
Со своего места Ведерников не слышал, о чем говорят командиры, но видел, как Голяков, наконец получив разрешение, стал что-то говорить, несколько раз кряду показывая рукой в сторону границы. Из-за реки все слышнее накатывал рокот моторов от которого, казалось, содрогался спрессованный знойный воздух. Потом Голяков шагнул в сторону, быстро обернулся к свежеотрытой траншее, где отделение Новикова завершало маскировку бруствера, обкладывая его дерном.
Ведерникову очень хотелось, чтобы командиры подошли ближе и можно было хоть догадаться, о чем они говорят, - он был убежден, что обсуждают поступок отделенного командира, иначе бы Голяков не оглядывался на Новикова. Желание было лишено здравого смысла - куда уж там догадаться! Но он прямо с нетерпением ожидал: авось приблизятся.
Командиры не торопились.
Ведерников перевел взгляд на отделенного. Новиков подравнивал лопаткой дерн на бруствере, лицо его оставалось спокойным, не было заметно волнения, покрытое пылью и потом, оно не выражало ничего, кроме усталости. Только пальцы рук впились в черенок, и ногти были белыми-белыми. Он стоял спиной к командирам, полусогнувшись, подрезал плитки дерна, и по обожженной на солнце напряженной спине скатывались капельки пота, выпирали ребра, обтянутые тощей, как у подростка, незагоревшей на боках кожей, и сам он, тонкий в кости, сухощавый, выглядел далеко не таким возмужавшим, как это казалось, когда он надевал воинское обмундирование.
"Парнишка. Совсем еще зеленый парнишка, - думал, глядя на отделенного, Ведерников, успевший повоевать на финской, понюхать пороху и по-настоящему возмужать. - А вот, гляди, держится, характер - кремень".
Нетерпение Ведерникова было так велико, что он вытянул шею, затем сделал шаг к колодцу, но, спохватившись, откачнулся назад. На него не обратили внимания.
Черненко же, не поняв, что происходит с Ведерниковым, процедил с привычной подначкой:
- Сачкуем?
- Отвязни, смола.
- А работу за тебя дядя кончит?
- И ты не слабак, копай.
Кузнецов, надев фуражку на бритую голову, что-то коротко и резко сказал Голякову, тот, откозыряв, повернулся через левое плечо, чтобы уйти, но майор его задержал почему-то.
Потеряв надежду подслушать разговор командиров, Ведерников опустился на одно колено, возобновил прерванную работу. Ему осталось разбросать лишнюю землю перед бруствером стрелковой ячейки, что он и сделал незамедлительно, несколькими энергичными взмахами лопатки, ни разу больше не подняв головы, пока не сровнял с землей успевший высохнуть добела холмик песка.
Между тем гул за рекой нарастал, будто приближались на излете отзвуки дальних громовых раскатов. В небе далеко за монастырем появились три черных точки, постепенно увеличиваясь в размерах, они с пугающим грохотом устремились прямо к границе.
Все, кто находился во дворе, задрали головы кверху, следя за тремя немецкими истребителями, шедшими прямо по курсу на небольшой высоте, не отворачивая ни вправо, ни влево - как к себе домой.
Похожий на аистенка мальчишка вскочил на голенастые ножки, с его головы свалилась панамка, но он, не поднимая ее, попятился и нечаянно развалил песчаный домик, над которым все время молча трудился. Он заплакал от горя, и крупные слезы потекли по его бледным щекам к острому подбородку. Плач заглох в гремящем реве пронесшихся над заставой вражеских истребителей. Они пронеслись так низко, что всем отчетливо были видны летчики в кожаных шлемах и защитных очках.
Ведерников в два прыжка очутился рядом с ребенком, подхватил его на руки, но мальчик, вырвавшись, подбежал к Новикову, доверчиво прижался к нему, спрятал голову у него между колен.
Кузнецов, вместе со всеми наблюдавший перелет истребителей через реку, отдал какое-то приказание лейтенанту Сартоеву, и тот, придерживая шашку, со всех ног побежал к заставе. Отсутствовал он недолго и через несколько минут бегом же возвратился к все еще стоявшему у колодца майору.
- Ну что? - нетерпеливо спросил Кузнецов.
- Позвонил, товарищ майор, - громко ответил Сартоев. - Сейчас наши их встретят... Полагаю, уже поднялись в воздух.
Майор молча кивнул, следя за удаляющимися истребителями с крестами на крыльях.
Еще вибрировал над головами людей спрессованный самолетами, горячий, пропахший ядовитым бензиновым запахом воздух, а машины уже были над Брестом. Они по-прежнему летели низко, на высоте не больше трех сотен метров, словно бы находились над своим аэродромом, а не в чужом небе, и солнце высвечивало их серебристые тела, оставляющие за собой грохот и вой.
Кузнецов заметно нервничал, но об этом его состоянии позволяло догадываться лишь то, как он носком сапога, не глядя себе под ноги, безотчетно чертил на влажной земле у колодца короткие неровные линии.
Все наблюдали за кружившими над городом немецкими самолетами, и никому не пришло в голову обратить взгляд к границе, где по ту сторону реки с неменьшим интересом наблюдали за полетом десятка полтора фашистских офицеров.
- Что делают, гады! - вырвалось у прикомандированного из отряда сапера. - Наши почему молчат?
Ему не ответили.
Ведерников выругался, и никто его не одернул, как было бы в любом другом случае.
Голяков нетерпеливо переминался с ноги на ногу, покусывал губы и вопрошающе посматривал на Сартоева - будто молча спрашивал, где же, дескать, твои "встречающие", за которыми тебя посылали?
Теперь, как вначале, рокот неприятельских истребителей доносился приглушенным отзвуком дальних раскатов грозы. Были отчетливо видны уменьшившиеся в размерах машины. Они носились над городом, выписывая круги, словно издевались над всем живым, что было под ними, зная, что вторжение для них пройдет безнаказанно, как сходило и раньше. Будто в насмешку, они то взмывали вверх почти вертикально, то камнем падали вниз и снова чванливо демонстрировали свое мастерство и силу моторов.
Но вот из-за набежавшего облака наперехват "мессершмиттам" вынырнули два тупоносых истребителя с красными звездами. Они разделились и медленно, с трудом набирая высоту, погнались за нарушителями, стремясь их отсечь от границы и вынудить приземлиться.
Слишком тихоходны в сравнении с немецкими были самолеты. Словно играючи, "мессершмитты" под прямым углом взмыли в небо.