- А вы, Сима? - спросила Танечка.
- А что я? Я Серафим Светозарович Снятый, разнорабочий. Сокращенно эС-эС-эС-эР! И точка. После каждой буквы.
- Ужели у вас и правда ничего не было?
- Наверное, было, - заметил Олег, - но такое, что стыдно рассказывать. Или нет?
- Пить надо меньше, старики!.. - вздохнул Сима. Поерзал, покряхтел, опять перевернулся на спину и вдруг буркнул: - А, может, наоборот, больше. Может, я потому и не спятил, как вы, что под газом был?
- А что, это тоже идея, - усмехнулся Олег. - Как вы полагаете, Фома Петрович?
- Не исключено, - улыбнулся и я.
- Я давно намекаю: пора хряпнуть! - обрадовался Сима.
Непьющий Олег возражать не стал и даже сказал одобрительно:
- Практический ты человек, Серафим.
Обломок шпаги Сима небрежно отодвинул к окну, а наконечником татарской стрелы стал резать украинское сало ("Острый финкарь! - похвалил он. Только ручка короткая"). Олег открыл две баночки черной икры и баночку аджики, а Танечка, распечатав пачку печенья, стала делать из этого бутерброды.
С посудой получилась небольшая заминка, но Сима привычно разрешил возникшее затруднение: себе взял бутылку, а мне плеснул в Олегов стаканчик для бритья ("Уже стерильно, Петрович!"). Танечке достался единственный стеклянный стакан, а Олегу крышечка от ее термоса, чай из которого ушел на промывку ран. Им обоим Сима налил вина, причем доверху, и скомандовал:
- Сдвинули!
И мы сдвинули.
Танечка даже для виду не стала отнекиваться, храбро пригубила подозрительный Симин "сухач из падалок", а потом с видимым удовольствием выпила до дна. Я тоже не стал отнекиваться и правильно сделал: сразу стало уютно и наплевать на то, что под вагоном непонятная возня, а за окном все еще необъяснимо светло. Я с некоторой остраненностью понаблюдал, как теплая волна распространяется из желудка по телу, и сообщил, что это очень приятное ощущение.
- Пошла по животу, как сплетня по селу, - образно прокомментировал Сима и поторопился разлить по второй; по-моему, зря: куда спешить?
Непьющий Олег был со мной солидарен и, в отличие от меня, на этот раз только пригубил.
- Приятное вино, Серафим, - сообщил он. - И совсем не похоже на шампанское. Это первосортнейший сидр, вот что это такое! Наместнику такие вина доставляли из Франции. Представляете? По Средиземному и Черному морям, через донские и волжские степи, по Тургайской ложбине... Наместник обожал сухие вина из метрополии - и в них мы его и утопили, как герцога Кларенса. Я прочел об этом в трофейном томике Шекспира. И вот что интересно: Шекспира я читал на французском! Никогда не знал этого языка, а теперь знаю. Если это, конечно, французский. Фома Петрович, вы знаете французский?
- Откуда?.. - Я усмехнулся и покачал головой (уже слегка шумевшей).
- А вы, Танечка? Изучали в гимназии?
- Только-только начала в октябре шестнадцатого. А в январе учителя арестовали: не то за прокламации, не то за порнографию, так мы и не узнали, за что. Латынь и древнегреческий учила. Псалтырь на старославянском могу читать, но только Псалтырь и только читать. А французский... Так, несколько расхожих фраз.
- Ну, хотя бы расхожие...
- Вам, Танечка, повезло, - перебил я. - Даже исключительно повезло - я имею в виду гимназию. Меня в моей новой жизни (или, напротив, старой?) только и учили, что землю пахать, да секирой махать, да свово князя пуще татар бояться...
- Нескладно врешь, Петрович! - объявил Сима. - Как же ты их мочил, татар, если боялся?
- От страха, - ответил я. - Убивают всегда от страха.
- А князя пуще татар боялся? Надо было его замочить!
- Бывает страх, не отличимый от любви...
- Знакомая песня, - хмыкнул Сима. - Только про Сталина не агитируй надоело. Такие, как ты, чуть хватанут и сразу про Сталина. Или лапшой...
- Перестаньте, Сима, - попросила Танечка. - Лучше налейте мне еще.
- Вот это дело! - Сима откупорил вторую бутыль.
- А ты сталинист, Серафим? - спросил Олег. - Вот ух никак не подумал бы.
- Я Сима Снятый! Других названий у меня нет. Сдвинули?
Мы сдвинули...
- А убивают не только от страха... - сказал Олег и опять улыбнулся мне жесткой, неприятной улыбкой. - Теперь вот страшно сказать, но французов я убивал с наслаждением. Всех, без разбора: и бонапартистов, и сочувствующих нам, и даже прямых перебежчиков. Ни одного "шерамижника" в моем отряде не было. Они все были чужие и лишние на Руси и, к счастью, напали первыми. Он поежился. - Если и доводилось кого бояться, так это своих же, русских: Коллаборационистов. Но их мы не убивали - вешали за ноги и пороли... Страшный опыт.
- Опыт? - переспросил я.
- Именно опыт - жизненный опыт. Я не могу воспринимать его отстранение. Я знаю, что Бонапарт не прошел дальше Москвы, что никакие мавры никогда не жгли Березино, и что сам я родился в 1965 году, а не в 1790-м. Что все это - чья-то хитроумная выдумка, эксперимент, о целях которого мы можем только строить предположения. И тем не менее, все это было. Со мной. За каких-нибудь полчаса я прожил иную жизнь.
Я покивал, потому что сам чувствовал то же самое.
- А вернувшись, - продолжал Олег, - я понял, что узнал о себе массу неприятных вещей. Например, что могу убивать с наслаждением... Лучше бы я делал это от страха, как вы.
- Тоже, знаете ли, мало приятного.
- Здесь. А "там"?
- "Там" я об этом не задумывался. Убивал, и все.
- А здесь задумывались? Раньше?
- Специально - нет. Повода не было.
- Так, может быть, это и есть цель?
- Чья? - усмехнулся я. - И неужто вы всерьез полагаете, что все в этом поезде задумались о причинах убийств?
- Чем мы лучше других?.. - грустно сказала Танечка, не то поддержав меня, не то, наоборот, возразив.
- Тихо! - рявкнул вдруг Сима, который все это время был непривычно молчалив, и поднял руку.
Оказывается, он прислушивался к стукам, доносящимся снизу: солдатики все еще не угомонились.
- Да Бог с ними, - сказал я. - Все равно мы ничего...
- Сохни, Петрович!
Я пожал плечами и тоже прислушался. Ну стучат и стучат. Ритмично. "Там, там. Та-та-та. Там". Пауза. И снова...
- Это за мной! - Сима ринулся к двери. - Щас!
Дверь захлопнулась, и он с грохотом поскакал в сторону туалета.
- Вот человек! - сказал я с нарочитым восхищением. - Все, как с гуся вода!
