Франция теперешняя ("буржуазная") не есть республика, а просто старческий остаток чего-то, - прежних королей своих, с их причудами, величаниями и скачками. Она порочна, груба и глупа. Она "доживает", у нее нет будущности. Потому что нет воображения и веры. Это гербы на старой Франции. Как Штаты при Вашингтоне и пуританах только, так и Франция лишь с 1789 г. до Наполеона была республикою. Но затем "природа взяла свое" ("природа возраста"). Появилось Чудовище, мучитель, дьявол. Но и затем после "славных песен" la gloire, - т. е. и песен-то без содержания и смысла, - попросту и по-обыкновенному эти департаменты с Парижем и Лионом "хорошо наторговались" и слезают все более и более на тип Соединенных Штатов, т. е. "нам бы только пожить сегодня". Франция, чего не замечают ее историки, после королей просто потеряла свою историю, стала "без души", "ничем". - "Позвольте, какую мысль сейчас имеет Франция?" "Какой светоч горит над ней?" А до смерти Людовика XVI не было века, полувека и даже цельного четверть века, когда бы не вспыхивала новая мысль и не загорался новый светоч над гениальною и благородною страною Гуго Капета, Вальденсов, Провансаля, Раймунда Тулузского, Жанны д'Арк, Корнеля, Расина, Мольера, Порт-Рояля, Паскаля, Бэйля, Кольбера, Вольтера, Руссо, Монтескье, Энциклопедистов.

И прошла звезда. И нет Франции. Поплачем и оставим.

Ни "монархиею", ни "республикою" нельзя сделаться. Все это "есть" и "Бог дал". А сделаться, "постараться сделаться" - невозможно. Мы не заметили, что у нас была, собственно, чудная республика "от декабристов до шлиссельбуржцов", несказанная по чуду, по великолепию и героизму. Но наша республика "вся просидела в тюрьме", да выразилась в слове ("золотой век русской литературы", - в сущности, чисто республиканский). Сидели, сидели в тюрьме. Гноились. Умирали. И вот, когда крылышки вспорхнули, то "февраль с мартом" еще продержались в воздухе, а с июня уже "повесила птичка голову", стала задыхаться...

- "Ах, и жизни было только в тюрьме":

- "Там-то я была счастлива... Сколько воображения!"

И я, старик и не республиканец, - плачу о республике. "Враг" и "благословляю". Были люди.

- А нет людей, какая же республика?

*

* *

Благословенен Керенский. Он все кричит:

- Где же человек? Где республиканец в вас? Надсаживается бедный и несчастный. Солдаты лузгают подсолнухи, подторговывают немножко папиросами и конвертами на улицах ("смышлен русский человек") и совсем не понимают, о чем задыхается и плачет Керенский.

А он плачет, воистину плачет, наш первый и единственный республиканец. Ну, кроме шлиссельбуржцев... Но [...] уже умирающие... И не только солдатам, но и рабочим как-то до странности "нет дела", нет совершенно никакого дела до людей, по двадцати лет просидевших ради них в тюрьме. Рабочие и солдаты даже не знают, и, ужаснее, просто не любопытствуют узнать и запомнить их имена.

Ужасная история... О, как кровавы и черны твои страницы!

Чего нет в нашей революции. Не написать ли: в НАШЕЙ РЕВОЛЮЦИИ и в н-а-ш-е-й р-е-в-о-л-ю-ц-и-и.

- Тут и слезы...

- Тут и умиление...

- Тут самые безумные разочарования.

- Это может быть самая великая революция.

- Это может быть самая покойная революция.

Я только спрошу:

- Господа, вы вздумали сделать революцию после Чичикова?

- Не спросив, захочет ли еще Павел Иванович?

Что делать.

Никто не вспомнил Ведьмы Гоголя. А она тут как тут. Встала из гроба "в 12 часов ночи" и стала ловить наивного бурсака Хому Брута.

И как бурсак ни молится, как ни творит заклинания, - ведьма все его ловит. Все ловит и ловит.

Вспоминаю канон республики, - воистину, мой первый и вечно-зданный канон Розанова:

Республика есть вечна пока невинна.

- Ну, так что же, господа, так просто.

- Не будем лгать. Не будем воровать. Не будем убивать. Там скучное Моисееве Десятословие. Исполним. Так немного. Десять строк.

Керенский рванулся и сказал первое святое слово, - о, до чего невинное, о, до чего неопытное:

- Не будем убивать ("отмена смертной казни в Москве", в 1-й день республики).

О, как это было необыкновенно, странно, как было по-республикански, и уж не по-французски-республикански, а по-русски-республикански. Прямо - громовое слово русской республики, я думаю - даже единственное и последнее. Это было совершенно ново и единственно, потому что все республики и все революции залиты кровью, и для нашей также точно ожидался этот "канон". И вдруг он первый сказал совершенно новое слово в строе вообще республиканского типа истории, вообще революционного типа. Вы знаете ли, что значит новое слово в истории? Нет, вы его не знаете, мои может быть совершенно обыкновенные читатели. А когда вы его не знаете, когда вы не произносили никаких вообще новых слов, вы не осмелитесь отвергнуть и того, если я назову* [* А я, по впечатлениям прежней деятельности Керенского, есть скорее его недруг, чем друг.] за него Керенского святым человеком. Потому-то сказать в специфически кровяном процессе, деле, и т.д., бескровное слово, канон бескровного делания, - это какое-то чудо и это совершенно бесспорно святое совершение. И он сказал просто, едва ли зная или едва ли глубоко думая, что делать, хотя странным образом вдруг все это услышали, отметили и запомнили, восприняли и сказали в сердце какое-то всероссийское: "Да. Аминь".

Все знали: "Не убий".

Но все знали также: в войне, в борьбе, в защите, в республике, в революции:

УБИЙ

Вот и поклонимся ему, нашему чистому (забыл имя и отчество), сказавшему, даже для Моисея сказавшему новую одиннадцатую заповедь, - ибо и Моисей "в борьбе" пролил немало крови, даже пролил очень много крови:

а по-русски: не убий

никогда

И ведь именно он пролил-то слово "Святой республики", детской, наивной и чистой, каковое слово я здесь развиваю как ее общий и настоящий, вечный канон. "Когда же дети убивают?" "Юное вообще не убийственно. Это - старость, это монархия". Ну ее... к чорту.

Вот где расходится монархия и республика. Старость вообще "наказующа", отцы и матери, отцовский и материнский принцип - вообще "наказующий". Я понимаю душу Керенского, что он вообще бы не наказывал никогда и ни за что, и это опять его республиканский (чудный) дух, что он растворил бы и темницы, даже растворил бы, если б невозможно было. Помните и смотрите на Керенского (ибо он недолго проживет) - это проходит Жанна д'Арк в нашей революции, невинная и может быть не очень умная (этого и не надо), но святая. Этого-то одного собственно и надо бы для республики. Ума и "опыта" ей совершенно не надо.