"Слишком слаб, — подумал Сарио. — Не проживет долго. Чересчур хрупок, чувствителен и покорен”.

Да будут прокляты эти гнусные педанты! Они растоптали цветок семьи Грихальва. Чуда не произошло, и ужасный, безжизненный классицизм, с горечью увиденный им десять лет назад, когда он еще был Арриано Грихальва, никуда не исчез! Став новым Сарио, он выбрал карьеру итинераррио, надеясь, что проведенные за границей годы послужат оправданием новому, более яркому стилю живописи, который он намеревался “привезти с собой”, чтобы вдохнуть жизнь и полностью изменить так называемую “академическую” манеру письма.

Но, вернувшись, он обнаружил, что “академический” стиль, будто античное одеяние, окутал все вокруг, превратив искусство в точное изображение деталей, и не более того.

После летней лихорадки, столь похожей на нерро лингву, чуть не уничтожившую семейство Грихальва и — какой парадокс! — наделившую их Даром, выжило так мало Одаренных иллюстраторов. Когда-то стать членом внутреннего кружка художников — подняться до уровня агво, семинно или сангво — считалось честью, которую оказывали только самым лучшим и самым влиятельным иллюстраторам из рода Грихальва. Все это осталось позади. Гиаберто называли Премио Фрато, однако теперь титул означал лишь то, что он является наиболее вероятным преемником Андрее.

Уже поговаривали о том, что, возможно, следует позволить Агустину присутствовать на совещаниях Вьехос Фратос — до того, как он напишет свой Пейнтраддо Чиеву. Сейчас все определялось исключительно отношениями в семье.

Сарио, конечно, один из Вьехос Фратос, но они не желают признавать его талант. Мать этого Сарио скончалась в промежуточные годы, граццо Матра, а его родственники оказались слабаками. Сейчас Совет возглавляет фракция Кабрала и Лейлы, хотя она и умерла — а вместе с ней и ее опасная осведомленность о давно прошедшей ночи.

У него нет сторонников и последователей. Единственный живописец, к кому он испытывает определенную толику уважения, — молодая женщина, которая, как ему стало недавно известно, должна превратиться в игрушку наследника. Они и в самом деле уверены, что она принесет им больше пользы, став любовницей до'Веррада, чем как художница, и все только потому, что природа не наделяет Даром женщин!

Чиева до'Орро! До чего дошло семейство Грихальва! Неужели они забыли все, что знали про живопись; неужели растеряли секреты Тза'аба, а ведь он потратил столько сил, чтобы их добыть. Может, они и Золотой Ключ перестали ценить в погоне за богатством и властью? Неужели Дар для них важнее искусства?

"Я этого не допущу. Не могу допустить”.

Сейчас Сарио двадцать шесть. Но он с удовольствием расстался бы с этим телом и выбрал себе новое, обладающее более влиятельными родственниками, только вот подходящих кандидатов что-то не видно. По крайней мере десять весьма способных мальчиков — причем об одном из них было известно, что он наделен Даром, — погибли во время лихорадки два года назад. А те, кому удалось выжить, оказались лишенными Дара, если не считать Агустина, обладающего отличными связями внутри семьи и.., слабым здоровьем. От него никакого проку. А взять кого-нибудь постарше — слишком опасно.

Сарио устал ждать.

— Эйха, Сарио. Мальчик талантлив, правда? — К нему подошел Никойо Грихальва.

— Сестра гораздо лучше.

Никойо снисходительно улыбнулся.

— Тебе всего двадцать шесть. Ты можешь позволить себе роскошь предаваться новым, романтическим идеям. Для улиц она, возможно, подходит, но в качестве придворного художника — ни в коем случае.

— Великий герцог, естественно, законодатель мод. — Сарио позволил себе насмешливо улыбнуться. — Неужели он и теперь говорит нам, что красиво и верно в искусстве?

— Так было всегда, — сказал Никойо и с издевкой поклонился. Эйха! Никойо с почтением относился к Арриано во время их короткой встречи одиннадцать лет назад. Тогда Арриано был могущественным и уважаемым Послом, а Никойо молодым иллюстратором, стремящимся завоевать свое место под солнцем.

Однако Никойо был из тех людей, кто, получив власть, использует ее в качестве вышки, с которой удобно взирать на своих менее везучих соперников.

— Так было не всегда! — возразил Сарио и тут же смолк. Зачем спорить с дураками? Они ничего не понимают. Копиисты! Никойо чуть приподнял одну бровь, этот трюк он использовал, когда хотел как следует запугать своих учеников. Сарио был в ярости.

Остальные иллюстраторы разошлись, оставив Агустина с дядей перед зеркалом в человеческий рост. Коротко кивнув Никойо, Сарио встал неподалеку, чтобы, понаблюдать за тем, как мальчик под руководством наставника пробует сотворить свое первое заклинание.

— Я уже это делал, — с некоторым вызовом заявил Агустин.

— Правда? — спокойно спросил Гиаберто. — В своей комнате? Надеюсь, без свидетелей?

— Под руководством Элейны. Я взял цветные мелки, немного своей слюны и сосновое масло и на куске шелка нарисовал розы. Потом мы положили мою картинку под подушку Беатрис, чтобы узнать, что ей приснится.

Потрясенный, Сарио ждал, что скажет Гиаберто. Как удалось молодой женщине узнать тайны иллюстраторов? Однако Гиаберто по-прежнему оставался спокоен.

— Ей приснились розы?

— Нет. Ей приснились свиньи. Они ей всегда снятся. Но она сказала, что свиньи были розового цвета. — Агустин усмехнулся.

Солидный жизненный опыт научил Сарио прекрасно разбираться в тончайших нюансах человеческой мимики — он видел, что Гиаберто в ярости, но старательно это скрывает.

— А что произошло на самом деле? — спросил Сарио. Агустин смутился и начал перекатывать между пальцами карандаш.

— Я пытался научиться делать сонное заклинание на шелке. Один раз изобразил розы, в другой — свиней, в третий нарисовал бабушку Лейлу и еще — колокольчик. И каждое утро Беатрис рассказывала, что ей приснилось именно то, что было на шелке.

— И что дальше? — поинтересовался Сарио. Агустин явно нервничал.

— Что-нибудь еще? — резко спросил Гиаберто. Агустин уже не мог сдержать своего волнения и стал грызть ногти, дядюшка тут же шлепнул его по руке. — Никогда так не делай, меннино! Твои руки — это твоя жизнь!