Место, где располагалась минометная позиция Светова, было схоже с загородной свалкой - рвы и воронки, искореженный металл, грязный песок, чертополох, полынь, репейник, белена. Хилые деревья, кустарники осоки не выдержали палаческого разгула пришедшей сюда войны, поникли, захлебнулись в пороховом удушье. Волжская вода выбрасывала сюда доски, металлические конструкции затонувших в ее пучине кораблей и самолетов, оставляла жирные нефтяные пятна.
Убитых хоронили здесь же, в прибрежных песках, и Светов не мог привыкнуть к соседству живых и мертвых.
Боем пограничников руководил старший политрук И. Дукин. По ходу сообщения на минометную позицию прибежал сын полка Толя Корниенко, вручил Светову клочок бумаги, на котором карандашом было написано:
"Товарищи, умрем, но не пропустим фашистов к переправе".
- От политрука, - запыхавшись, пояснил он и, выхватив листовку, помчался дальше, по траншеям батальона.
Огонь минометов и прицельная стрельба пограничников нарушили стройную геометрию ротных цепей фашистов. Однако, неся большие потери, они проскочили допустимую зону минометного огня. Светов схватил винтовку. И вдруг земля и небо опрокинулись, он полетел в бездну... Очнулся лишь спустя два дня.
Позже, уже за Волгой, в армейском госпитале, Светов узнает, что 79-й полк не пропустил врага к переправе. В том бою, в котором Светов получил тяжелое осколочное ранение в голову и шею, пограничники обеспечили переправу гвардейцев Родимцева на правый берег Волги в самый критический момент боя за Сталинград.
В стиснутой бинтами голове Светова отдавались вой сирен и снарядов, визг танков и поездов, шум людских потоков, катившихся валом к переправам Дона и Волги. Кадры памяти сменялись стремительным мельканием размытых лиц в траншеях и на перронах вокзалов, за окном санитарного поезда. Его обдавало леденящим ознобом близкой смерти, изматывало уютом покоя белой палаты, пугало ночной заброшенностью, затаившейся за стенами госпиталя. Иногда в горящем сознании он мысленно возвращался к реальной жизни, ощущал свое дыхание и тело, смутно понимал, что еще живой; видел у своей кровати слабо освещенную керосиновой лампой младенческую улыбку сына полка Толи Корниенко. И черные, пропитанные гарью минометных выстрелов, слезы непроизвольно скатывались на белую марлевую повязку.
Значит, он жив, борется, нужен боевым товарищам, и это высокое духовное воплощение отчуждало тесноту бинтов, боль ран, придавало силы и веру...
Светов, как подбитая птица, многие месяцы будет медленно возвращаться к действительности в переполненных стонами госпитальных палатах, улавливая реальные мгновения в своей проясняющейся памяти, став-шеи теперь частицей вечной истории. Из этих мгновении складывалась сага о круговерти его жизни, в которую пока вмещались безоблачное детство и опаленная грозой войны юность.
Имена и даты минувших событий теперь, на расстоянии пространства и времени, казались иероглифами истории, ее величия и бренности, тянущимися своими корнями к истокам сотворения мира...
* * *
Сквозь обратное движение лет, как в перевернутом бинокле, в эту затянувшуюся ночь воспоминаний Светов видел и другой кусок своей жизни, уже после излечения в госпиталях, беспомощного пребывания на больничных койках.
Отгремела сталинградская битва. Германской армии на Курской дуге был нанесен смертельный удар. Советские войска в неудержимом порыве вырвались к границам Польши.
Светова потряс ослепительностью красоты старинный Львов, походивший на архитектуру древнего Рима если смотреть на него с холмов Стрийского парка. В отсветах заходившего солнца готика соборов, ратуши и костелов барокко роскошных театров, двухъярусные каменные строения с узкими улочками создавали удивительный мираж ажурной архитектурной вязи римского амфитеатра, его колоннад и арок, дворцов Нерона, Тиберия храмов Юпитера и Капитолия, домов и бань которые тоже двоятся этажами, когда взираешь на город с Эквилинского холма.
Светов прибыл сюда в составе 42-го пограничного полка нашедшего себе пристанище в огромном сосновом бору близ Великих Мостов, западнее Львова. Кругом располагались хутора и села, в которых было тихо и безлюдно.
Полк неистово метался из хутора в хутор, стремясь остановить разгул озверелых банд, хотевших превратить Западную Украину в националистическое капище. Полк расставлял небольшие гарнизоны, пограничники несли патрульную службу, политработники и чекисты совместно с местными партийными и советскими органами создавали группы самообороны - истребительные отряды.
У Светова, как и его однополчан, сомнений не было: бандиты будут уничтожены.
Светов часто задумывался над истоками ослепляющем разум жестокости и неизменно находил их в зловещем союзе ненависти и страха. История ведет свой отсчет жестокости. В ее анналах от древних греков и римлян осталась вергилиевская Алекто - одна из богинь проклятия, мести и кары; от французов - Вандея - место палаческого разгула реакции в период Великой Французской революции; от испанцев - притчи о бесах-инквизиторах, которые не покидали своих жертв и тогда. когда их лизали языки пламени.
В помойной яме истории рядом с Гитлером останутся Степан Бандера, главарь украинских националистов, современные мракобесы, "крестоносцы".
Светову нравился разлет пространства от львовских равнин до Карпатских гор, бледно-зеленые луга и тихие голубые речки, лиловый, холодновато-огненный закат и темно-зеленый фон лесов - все краски вечности, воспетые Иваном Франко.
Вскоре банды, столкнувшись с пограничниками и отрядами самообороны, отхлынули в леса, где дневной сеет сливался с ночью. Стремясь укрыться, бандиты забрались в бункеры, в сплошной беззвездный мрак, совершали ночные набеги, когда вокруг все притихало, уступая место одному только трепету перед темной силой, которая посылала людям ужасы. Прижавшись к зашторенным окнам, испуганные женщины и дети слышали в соседних домах выстрелы и слабеющие голоса заклинаний "Матка боска..."
* * *
Красноармеец Светов стоял часовым на посту на площадке между школой и разрушенным, очевидно, взрывом бомбы или снаряда кирпичным зданием в центре большого села. Здесь в несколько рядов выстроились крытые брезентом темно-зеленые "форды" - резерв командира полка. Это и был объект, вверенный под охрану часовому Светову. Стрелки и автоматчики полка "прочесывали" прилегавший к селу неприветливый, хмурый, в осеннем густом тумане лес. Село, как всегда в таких случаях, было внешне безучастно к происходившим событиям и казалось вымершим. На самом же деле оно жило своей, скрытой от посторонних глаз, жизнью - с приглушенным дыханием следило за исходом поединка немалых противоборствующих сил.
На пустынной улице Светов увидел торопливо шагавшего солдата с автоматом, насторожился.
- Кто такой? - строго окликнул Светов.
- Не отвлекайся, старина, от службы, автопарк твой спалят, миролюбиво ответил солдат-одиночка.
- Документы! - не уступал Светов.
- Не видишь? - солдат ткнул в свои погоны
- Напялить форму любой может.
- Светов, ты, что ли? - взревел обрадованно Толя Корниенко.
Из настороженных окон жители наблюдали братание двух солдат. Бывший сын полка, ныне красноармеец Корниенко, скороговоркой поведал Светову свою историю. В ходе "прочески" леса они с напарником взяли немного вправо, оторвались от ядра, наткнулись на засаду бандеровцев, в перестрелке одного убили, другого ранили. Пленный бандит, спасая свою шкуру, выложил важную информацию.
- Где-то здесь, в центре села, в подземном винном погребе вместе с бандой укрывается связней центрального оуновского провода. У них провод это что-то вроде разбойничьего штаба, - веско заключил Толя.
КП полка был рядом, Светов показал Толе на хорошо ухоженную усадьбу, вокруг которой, как ворон, кружил часовой.
Через несколько минут сработала Толина информация - на охраняемом объекте поднялась суета, ворчливо заводились автомашины. Пыхтя выхлопными газами, они срывались с места и мчались неизвестно куда. В суматохе начальство забыло сменить Светова с поста, и он чувствовал себя неприкаянным. Вновь показался Толя Корниенко. Теперь он шел в сопровождении офицера и двух солдат. Офицер махнул рукой, приглашая Светова в машину. Вскоре она остановилась за селом, в двухстах метрах от лесного массива, у стога сена. На лице Толи Корниенко было замешательство.
