ИГОРЬ РОСОХОВАТСКИЙ
ОГНЕННАЯ КАРТА
Он снова видел: темно-зеленая мгла... дно моря... обросшая ракушками Дмала - останки погибшего корабля. Около нее, медленно переставляя ноги, бродят квадратные фигуры - его товарищи-водолазы. Скрещиваются лучи прожекторов. Яркое пятно останавливается на одном из водолазов. Он держит в руке поводок, а на нем - маленькая обезьянка. Она строит забавные рожи. Это невероятно. И все же, вопреки законам прироДы, обезьянка живет. В глубине, где давление воды достигает сотни тонн, где даже в глубоководном скафандре не разрешается быть дольше двадцати минут, обезьянка чувствует себя прекрасно. А потом - острая боль в пояснице. Он просит подмять его на поверхность. Думает: "Неужели это то, о чем предупреждал врач? Ушиб позвоночника пять лет назад?"
Он лежит в полутемной комнате и вспоминает. В памяти словно включился невидимый магнитофон, и он слышит голос врама. И слова, и голос неприятные, сухие, безразличные к нему, к его судьбе: "В результате ушиба у вас нарушены нервные связи. Представьте себе, что в сложном электрическом аппарате в некоторых местах оборваны провода. Биотоки не могут нормально циркулировать. Отдельные органы не получают сигналов из мозга или же сигналы доходят до них в искаженном виде. Энергия вырабатывается и тратится организмом неразумно. И в конечном счете в одних органах образуется избыток ее, в других - недостаток..."
Врач говорил о нем, о Диме Колесникове, как о какой-то электрической машине. И Диме хотелось сказать в ответ что-то резкое, обидное. Но он промолчал...
Дима сумел сделать так, что никто на работе не узнал о предупреждении врача. Он и сам забыл бы об этом, если бы иногда не появлялись сильные боли в пояснице- oн думал: пройдет...
Дима смотрит на oкно. Сквозь стекло льется зеленоватый свет, напоминая светящиеся глубины моря. Вон пятно на потолке, похожее на краба с перебитой клешней. Дима может подолгу рассматривать трещину на потолке, находить объяснение, почему она прошла так, а не иначе. Комната, в которую он забегал лишь иногда, становилась для него вселенной, достойной изучения.
Он старается думать о чем угодно, только не о себе и не о близких людях. Раньше, когда он был здоров, двигался, люди казались ему другими. Он верил в Леночкину любовь "навсегда", в Сашкину дружбу до "гроба". Они продолжали заходить и теперь, говорили утешительные слова, но Леночка слишком часто и жалобно повторяла: "Клянусь, я никогда не разлюблю тебя", а Саша посматривал на часы. Что ж, с тех пор, как Дима перестал ходить, прошло три года...
Даже мама - всегда добрая, ласковая, заботливая...
Он и не знал, что ее забота может казаться такой навязчивой.
Иногда он рассказывал родным и знакомым о том дне, когда всё началось, и о гримасничавшей обезьянке на дне моря. Ему не верили. Он видел по глазам. Они думали, что обезьянка - бред, начало его болезни. Но Дима знал, что это было наяву и что это никакого отношения не имеет к его болезни. Просто совпадение. И он бы очень удивился, если бы кто-то ему сообщил, что обезьянка имеет отношение к его выздоровлению, в которое он уже почти перестал верить...
Когда у человека слишком много времени для размышлений - это вредно. Дима старается не думать хотя бы о себе.
Но и это ему не удается. Какой он ничтожный, затерянный в большом шумном городе, в полутемной комнатушке. Он знает, что там, за этими стенами, сейчас зажигаются огни. Они вспыхивают отдельными переливающимися каплями и целыми созвездиями, соединяются в огненные ликующие реки. И всюду там, где огни, спешат, смеются, радуются люди - медленные и быстрые, робкие и смелые. Все они двигаются. Двигаются! И этим отличаются от него, от испорченной электрической машины, еоли верить врачу. И если его, Димы, не станет, никто не заметит этого, как не заметили бы исчезновения испорченной и ненужной вещи. Разве что мама... И Леночка заплачет - она очень ценит мнение мягкосердечных соседей...
Щелчок ключа в двери. Полоса света падает в комнату, выхватывая .из темноты кусок пола и скомканную бумажку, угол стола и половину портрета на стене.
"Как раз половину", - успевает подумать Дима прежде, чем слышит два голоса: просительный - матери, и жесткий, уверенный - врача. Затем врач обращается к нему, холодно поблеокивая стеклышками квадратных очков:
- Что нового у вас, молодой человек?
Как будто он не знает, что у Димы не может быть ничего нового.
Опять начинается бесконечная процедура осмотра.
На мясистом красном носу врача появляются капли пота. Дима отводит взгляд и слышит:
- Завтра заберем вас в институт.
Дима не хочет в институт. От его болезни спасения нет - он это понял. К этой комнате он уже привык, а там... Что будет там? Холодная белая палата. Чужие люди. Больные на соседних кокках. Но там он никому не будет в тягость... И он согласно кивает головой.
Его мир почти не изменился. Только потолок был уже не белым, а голубоватым. И тишина была прозрачной, как дистиллированная вода. Дима лежал в изолированной палате около двух недель. За это время его несколько раз возили на анализы, в солярий, погружали в ванны с раствором.
Он покорно принимал процедуры, иронически улыбаясь уголками рта: он знал, что все напрасно.
Как всегда, бесшумно, по мягкому ковру подошел лечащий врач. В его голосе, обычно таком спокойном; сегодня чувствуется волнение.
- Сейчас возьмем вас на очередной сеанс.
Два санитара подняли Диму и положили в тележку.
Они повезли его по длинному коридору. Рядом шел врач в шуршащем халате.
Тележку вкатили в шестиугольную комнату. Здесь Дима еще не был ни разу. В углах на подставках и рельсах стояли какие-то барабаны, к ним подходили провода. С потолка свешивались лампы, на стенах виднелись многочисленные рубильники и пульты с рядами разноцветных кнопок.
В центре комнаты стояла ванна, к которой тоже подходили провода, а рядом - кабина.
Все это было похоже на необычайно сложную электрическую лабораторию, и Дима опять вспомнил слова врача, сказанные давно, когда с ним случилось это не счастье.
Его осторожно опустили в ванну. Врач вошел в кабину, и Дима услышал его искаженный голос, доносившийся через микрофон. Затем прямо перед Димой на экране, вделанном в стену, вспыхнули тысячи огней. Они переливались, сливались в ручейки, мерцали, сверкали звездами. Это было похоже на картину вечернего города. Но огней здесь было еще больше, их рисунки неизмеримо сложнее и запутаннее. Больше всего огней было в верхней части экрана. На нижней они располагались отдельными созвездиями., а дальше - темнота, словно там к городу подступала степь, пустынная и молчаливая.