Игорь Росоховатский

Бесполезный эксперимент?..

1

Признаю, критиковали меня правильно. Действительно, нельзя тратить средства впустую - на удовлетворение неистовых желаний. Как говорил академик Томчаний, силы и средства необходимо распределять в строгом соответствии с важностью задач. А ведь я, руководитель лаборатории генной инженерии, потратил на эксперимент не только свои, но и государственные деньги, я использовал лабораторию, оборудование, электроэнергию, сотрудников для выведения нового вида волка, который, по утверждению маститых оппонентов, никому не нужен, ни для каких целей не пригоден. Пожалуй, это так, если иметь в виду немедленную практическую пользу...

И все же... признаюсь самому себе, что оппоненты меня не убедили до конца, и я ни о чем не жалею, хотя понимаю, что толчком к эксперименту послужили не насущная необходимость, не вывод о целесообразности опыта, не раздумия о пользе науки, а эмоциональный порыв - именно то самое, против чего я предостерегал своих учеников. Но вот теперь мне кажется, что бывают порывы, которые оказываются мудрей раздумий и вычислений. Порой выясняется, что мы так же мало знаем свой эмоциональный, мир, как и свою подкорку, в которой объединены и спрессованы в непонятных нам сочетаниях жизнь и опыт тысяч поколений предков. Слышите их невнятные властные голоса? Попытайтесь же, пока не поздно, понять, куда они зовут...

2

Волчицу и двух полуярков убили охотники. В логове у старого дуба я нашел полуторамесячного волчонка. Он пытался удрать от меня, царапался, кусался, а потом лизнул мой палец и слегка подобрел, будто признал во мне опекуна, - тыкался в ладонь холодным носом и тихонько скулил.

Я привез его на дачу и пытался поить молоком из соски, но он предпочитал слизывать его с пальца. Через несколько дней волчонок освоился, приветствовал меня повизгиванием, терся головой о мою руку, забирался на колени и сворачивался калачиком. Он изучал сначала комнату, затем - весь дачный участок, замирал от ужаса перед большим жуком и заигрывал с собачатами. Любил он притаиться где-нибудь в кухне за табуреткой, дождаться меня и, резко выпрыгнув, с радостным визгом ухватиться за брючину - и ну трепать ее из стороны в сторону, изо всех сил упершись в пол задними лапами и зажмурясь в благостном обожании. Мы мечтали в будущем окончательно одомашнить серого и уже загодя для полноты перевоплощения назвали его Джеком.

Он рос значительно быстрее соседских собачат, вскоре подружился с козой Нюркой, чьим молоком его поили, мог подолгу наблюдать, как она безмятежно щиплет траву, и даже пытался подражать ей в этом. Однако трава пришлась ему не по вкусу, хотя я вычитал в книжках, что серые любят посещать летом бахчу и лакомиться арбузами и дынями. Но мой подопечный этих статей, конечно же, не читал и не желал питаться растительной пищей. Едва не подавившись и выплюнув траву, он с изумлением взглянул на Нюрку. Весь его вид словно говорил: и как ты ешь такую гадость?

По мере того, как Джек подрастал, его взаимоотношения с внешним миром становились все сложнее. Соседские собаки, естественно, невзлюбили волчонка, и все попытки подружиться с ними кончались для него укусами и царапинами. Вскоре я стал замечать, что и волчонок начинает проявлять агрессивность. Если вначале он только скреб задними лапами землю, выражая таким образом свое презрение, то затем уже ощетинивался и предостерегающе лязгал бритвенно-острыми зубами. Когда же собаки одолевали, он изо всех ног мчался во двор под защиту кормилицы Нюрки, выставлявшей рога навстречу его преследователям, и отсюда рычал, посылая проклятия свирепым гонителям.

Так продолжалось довольно долго, и все мои попытки примирить его с собаками ни к чему не приводили. Однажды Джек показал характер - беззвучно бросился на молодого добермана-пинчера, сшиб его и едва не загрыз.

После этого многие соседские собаки не то чтобы взлюбили его, однако же стали побаиваться и будто бы зауважали, во всяком случае, предпочитали облаивать издали. Но когда они собирались в стаю, Джеку приходилось спасаться бегством.

Он рос и наливался силой, становясь красавцем. Серая шерсть лоснилась, на шее обозначился серебристый воротник, и от него на широкую грудь спускалась светлая манишка. А по спине вился роскошный коричневый чепрак. Длинный, гибкий, Джек на втором году жизни уже весил шестьдесят килограммов, жира на нем почти не было, большую часть его веса составляли кости и мышцы. Мощные лапы, особенно задние, позволяли ему совершать типичные для волков "наблюдательные прыжки" свечкой до полутора метров в высоту. Постепенно у него выработалась настороженно-гордая осанка с частым поворотом головы вправо и вопрошающим взглядом искоса. Вместе с тем это был игривый веселый зверь, по-прежнему проказничающий с моими брючинами, большой любитель эстрадной музыки. Стоило ему услышать мелодию, и он начинал заинтересованно подвывать, причем его голос был чист, как у оперного певца, судорожно подергивать хвостом от нетерпения и перебирать лапами. Особенно он любил итальянскую песню "Феличита". Когда он слушал ее, на его узкой морде появлялось блаженное, почти осмысленное выражение, которое и осклабом не назовешь, и улыбкой назвать кощунственно.

Взаимоотношения его с собаками становились все сложнее и ожесточеннее. Назревала зловещая развязка, я пытался ее предотвратить, но надежных мер изобрести не успел...

Однажды, когда я уехал в город, собаки загнали Джека в лес, и там произошло побоище, о чем свидетельствовали клочья шерсти на поляне, кровь на траве и кустах, разорванное ухо у соседской овчарки, раны на спинах и головах у других собак. А молодой доберман, давний недруг Джека, и сам Джек исчезли.

Кто-то из охотников потом говорил мне, что Джек якобы примкнул к волчьей стае. Дескать, "как волка ни корми...". Я не поверил ему.

Зимой, когда участились волчьи набеги, мне пришлось помочь соседям в охране участков и тоже взяться за ружье. И вот лунной ночью среди распластанных в беге волчьих теней на снегу одна показалась мне знакомой. Я крикнул: "Джек! Джек!" Тень приостановилась, повернула голову вправо, прислушиваясь.