Выбрали из сена землянику, Анечка стала угощать Славку из своей руки. Пахнет как! Лесом, росой. Красная как кровь. И еще раз проплыла красная река по зеленой траве, вдоль дороги, по подножию густого утреннего леса. Но то место уже далеко осталось позади. С широкой дороги, с большака, давно уже свернули на узкую и ехали по ней, как по тоннелю. Наконец выбрались из леса на просторную луговину перед речкой Навлей, проехали мост и снова оказались в лесу.

Солнце стояло уже высоко, в полдневной точке, когда среди теплой млеющей тишины раздался тяжкий взрыв, за ним другой и третий. Потом стихло, и, как продолжение взрывов, растянулся по-над лесом низкий гул.

Славка остановил лошадь.

- Самолет, - сказал он. - Бомбят штаб. - И тут же хлестанул кобылу. Повозка понеслась, подскакивая и тарахтя, по жесткой дороге, Славка нахлестывал ременной вожжиной, покрикивал на кобылу, спешил в штаб, оставалось до него не так уж далеко. Почему спешил, Славка и сам не знал, не отдавал себе отчета, получалось это само собой. И предположению своему он также не верил, хотя высказал его без всяких сомнений - бомбят штаб.

Неслась повозка. Славка уже не останавливался, когда снова раскатывались по лесу тяжелые взрывы, теперь уже более отчетливые. А еще спустя какое-то время Анечка и Славка одновременно подняли головы и увидели самолет с черными крестами. Низко развернувшись над дорогой, он потащил тяжелый хвост грома в ту сторону, куда неслась повозка. Лошадь по-собачьи навострила уши, что-то хотела уловить там, впереди, и когда улавливала это что-то, принималась всхрапывать. Но Славка не переставал погонять ее, прихлестывал вожжой, покрикивал. Повозку трясло, и Анечке приходилось держаться руками за грядку.

Дорога вошла в дремучий ельник, и сразу стемнело, стало сыро и сумрачно. Потом повозка покатилась под уклон, и когда выскочила на свет, недалеко уже была штабная полянка, уже стали редеть лесные верхушки, лошадь вздыбилась, дуга съехала до самой ее головы, кобыла на месте перебирала задними ногами, не хотела идти вперед, потому что впереди так рвануло, трескуче и оглушительно, что казалось - сейчас земля и обломки деревьев начнут валиться на дорогу, на лошадь с повозкой, на Славку с Анечкой. А после этого недалеко один за другим возникли беспорядочные выстрелы. Славка соскочил с повозки, взял лошадь под уздцы, потянул, повел медленным шагом, как бы крадучись.

- Пошли, пошли, - шепотом говорил он.

Опять выстрел, совсем рядом, а вслед за выстрелом из зеленой чащобы выскочил на дорогу - Славка даже обмер в первую минуту - Николай Петрович, Славкин редактор. Он оглядывался не назад, на дорогу, а на небо за своей спиной и беспорядочно палил из автомата в белый свет. Николай Петрович тоже опешил сначала, встретив Славку, ведущего под уздцы лошадь, а в следующую минуту как бы отрезвел сразу, пришел в равновесие.

- Куда прешься? - сказал он, подойдя вплотную. - Не видишь? Бомбят штаб.

- А зачем вы стреляете, Николай Петрович?

- Что "зачем"? В самолет стреляю.

Славка улыбнулся, но подумал: а вдруг и правда можно сбить самолет из автомата. В "Смерть фашизму" сбили же винтовками.

- Вообще-то можно, - сказал Славка, - если целиться.

- Ладно. Это кто у тебя?

- Радистка.

- Ладно. Ты давай с дороги убери лошадь, могут заметить.

Славка ввел лошадь под сень огромных сосен. Что делать? Надо переждать. В штабе сейчас никого нет, кроме, конечно, взвода охраны. Взвод охраны должен быть на месте. Там Васька Кавалерист, хохмач Колюн, который немца обучал русскому языку. И Славка был бы там сейчас. А вот пережидает. И не мог сразу понять, что лучше: там сейчас быть, под Васькиной командой, или тут, в лесу, пережидать, пока улетит немец? Глупо подставлять голову под эти бомбы, а все же как-то неудобно перед ребятами. Они-то сейчас там, на месте. А вдруг под прикрытием этого стервятника какая-нибудь карательная команда прошла по лесу и сейчас к штабу подбирается? А взвод охраны? Взвод охраны на месте. Ладно, хватит.

- Анечка, знакомься: Николай Петрович Коротков, редактор газеты.

Николай Петрович строго посмотрел на Анечку:

- В штаб?

- Да, товарищ Емлютин вызвал.

Николай Петрович все еще изредка поглядывал на небо сквозь верхушки сосен, не отошел еще, стал нервно ходить вокруг повозки, автомат свой перекинул за спину. Анечка тоже сошла с повозки, к Славке держалась ближе, внизу, не глядя, руку его искала, нашла, держалась за руку.

Наконец отбомбились самолеты. Наверно, их было несколько. Не из одного же самолета высыпалось столько бомб. Отбомбились, улетели.

- Пронюхали, выследили, - сказал Николай Петрович. - Переселяться надо в другое место. Ты, Слава, быстро сейчас в редакцию. Поможешь там. Редакция переезжает.

Оказалось, что домик "Партизанской правды" не бомбили, а обстреливали из-за Десны, из дальнобойки, вчера еще.

Славка сдал Анечку, попрощался, пообещал наведываться, уехал к себе. Типография была уже погружена, а для разной мелочи транспорта не хватало. Выручила Славкина повозка.

- Что там? - спросил Александр Тимофеевич.

- Штаб бомбили.

- Черт знает что! Тут стреляют, там бомбят. Не дают работать. Только номер стали печатать. Черт знает, что такое! - Александр Тимофеевич говорил это с удивленной улыбочкой, и слово "черт" у него получалось длинным и журчащим: "Ч-ерр-рт знает..."

- Война, Александр Тимофеевич, - сказал Славка, а сам стал искать глазами Нюру Морозову. Как она, Нюра, горе свое мыкает, как живет тут. Возле двух нагруженных подвод ходил печатник Иван Алексеевич. Поздоровался с печатником, с возчиком, потом в домик вошел, там обе Нюрки были, копались в постелях, манатки свои укладывали.

- Здравствуй, Нюра, - к бойкой Нюрке подошел. Та во все щеки заулыбалась, обрадовалась. Уезжал Славка еще не совсем своим человеком, а вернулся уже своим. Это он и сам почувствовал, это и другие подтверждали тем, как встречали его. О, Славка, Славка, ну как съездил, не заблудился? Нет, не заблудился.

- Здравствуй, Нюра, - к Морозовой Нюре подошел, руку подал, и Нюра свою протянула.

- Здравствуй, Слава, - чуть слышно сказала она и руку немножко задержала. Отошла Нюра, оклемалась. Война, ничего не поделаешь, убивают близких, родных, любого каждого могут убить во всякое время. Терпеть надо, привыкать, учиться презирать смерть. Тяжелая наука. Но человек все может. Постигнет и эту науку.