И не пожалела. Какие были дискуссии! О человеке и обществе, о здоровье и окружающей среде, о смысле производственной деятельности, о природе, о влиянии современных технологии... Вечерами устраивались концерты, народ собрался талантливый, пели, читали стихи. Едва отошли от пристани, погода улучшилась. Их окружала великолепная российская осень - с позолоченными берегами, просторами воды и воздуха. На Ладоге стало холоднее. Льву Евгеньевичу вспомнился курсантский переход по едва замерзшему льду из осажденного Ленинграда в ноябре 1941 года. Вспомнился отец... На Валааме, среди вековых деревьев, среди необыкновенной тишины разливался колокольный звон. С высокого берега их белый теплоход, пристанище сотен людей казался в бухте между заросшими сосной скалистыми островами, совершенно игрушечным. Он вспомнил, как во время одной из командировок, оказался на Волге у города Калязина. Из водной глади выступала светлая колокольня затопленной при создании водохранилища церкви. Вытянутая вверх её вершина, как предупреждающий перст направленный в небо, странно смотрелась на фоне берега с чернеющей огромной чашей космической антенны. Эта встреча прошлого и настоящего поразила тогда его.

После Ладоги Лев Евгеньевич был молчалив. Не выступал, уединялся на палубе, обратив взгляд к проплывающим мимо берегам с осенними рощами и полями, деревенскими избами и маковками церквей. Часто доставал блокнот и записывал что-то. Клара Ивановна старалась не отвлекать его от размышлений. Ей было спокойно и хорошо среди дружеской атмосферы и умных людей, и она отводила душу за разговорами. Потрясающее впечатление осталось от ажурного, сказочного ансамбля Преображенской церкви на Онежском острове Кижи.

- Чудо рук человеческих... Это - не прошлое, это - вечное. И какое место отыскали красивейшее, - сказал Лев Евгеньевич.

Они оставались на палубе до тех пор, пока светлые строения церквей, все уменьшаясь, не исчезли за горизонтом.

21 сентября, в годовщину свадьбы решили собрать друзей. 44 года совместной жизни - дата не круглая, но как причина для вечеринки вполне солидная. В кафе, расположенном в носовой части трюма, договорились о двух столиках. Небольшое уютное помещение понравилось Кларе Ивановне: темно-вишневые тона, притушенный свет, высокие спинки диванов окаймляют столики, как загородки, круглые иллюминаторы, площадка для танцев, низкий потолок, миниатюрная эстрада. За столиками разместилось 12 человек, рядом друзья, подальше - молодежь. Клара Ивановна обвела всех взглядом: больше половины собравшихся - доктора наук, профессора. "Не юбилей, а заседание ученого совета", - подумала она. Принесли шампанское, начались тосты, с неизменным "горько" в конце. Кафе постепенно наполнялось, вокруг шумели, приходилось повышать голос. Клара Ивановна не могла потом припомнить ни тостов, ни речей. Ей было просто хорошо среди этого гама, в компании умных людей. И только слова Льва Евгеньевича в конце она запомнила. Когда круг тостов замкнулся и очередь дошла до него, он застегнул пиджак и поднялся. Он всегда любил говорить стоя.

- Друзья, не хочется быть уж очень серьезным в такой вечер, но ведь 44 года - не шутка. А если учесть школьный стаж нашего знакомства и военные годы, то срок потянет на все пятьдесят. И сейчас, когда я смотрю на наших с ней внуков, так и хочется сказать: ребята, у вас только одна жизнь, влюбляйтесь как можно раньше и лучше всего в своих школьных подружек. Не гасите в себе огня, и тогда он будет светить и согревать вас всю жизнь. Вот и весь секрет... Нет здесь Алика Ратнера, он выдал бы какой-нибудь парадокс, а я скажу просто: здоровья тебе, моя дорогая. И раз уж мы на борту парохода, открою вам, друзья мои, ещё один секрет: она всегда была для меня, чем-то вроде спасательного круга, брошенного самой судьбой...

Клара Ивановна поднялась и под общий смех возразила:

- Это ты был для меня спасательным кругом.

- Итак, - вмешался Петленко, - перед нами два спасательных круга, брошенных друг другу... Горько!

Потом, когда кафе закрылось и все разошлись, они решили побыть на палубе. Дул холоднй и плотный северозападный ветер. Лев Евгеньевич принес шерстяной плед и они долго ещё сидели на скамье у окна своей каюты, прижавшись Друг другу.

- Знаешь что, Масенька, - тихо сказал он, - брошу-ка я все и засяду за книгу. Только не научную, имей в виду. Я назову её "Время и жизнь"...

- Вот и правильно, Левушка. А ещё мы хотели с тобой отметить на карте все места, где путешествовали.

- Обязательно, дорогой мой Миклухо-Маклай, - он обнял её за плечи.

Однако забот на новой кафедре хватало. В Москве Лев Евгеньевич стал бывать меньше, и встречаться мы стали все реже. Одна из таких встреч произошла весной 1992 года. Он участвовал в симпозиуме по экономике в здравоохранении и перед отъездом заглянул ко мне.

- ...Вот сейчас чем надо заниматься - экономикой, - говорил он, расхаживая по кабинету. - Возьми, например, острую почечную недостаточность. Чисто экономическая проблема. Тысячи молодых людей гибнут ежегодно только потому, что не хватает "искусственных почек", не обеспечивает промышленность. Вовремя подключи "искусственную почку", и человек спасен. Экономикой здравоохранения у нас по-настоящему только начинают заниматься... Кстати, ты обязательно включи такой раздел в диссертацию. Для докторской сейчас это просто необходимо.

- Лев Евгеньевич, я её бросил, - сказал я и подсел к компьютеру.

- Что бросил?

- Диссертацию. Надоела.

- Ну, знаешь... И чем же ты занимаешься?

- Пишу книгу.

- Тогда включи этот раздел в книгу, ещё лучше, я помогу.

- Лев Евгеньевич, это не научная книга, а роман.

- Так, так... - он посмотрел на меня изучающим взглядом, как на больного:

- Повороты у тебя... А посмотреть можно?

- Об этом я и хотел вас попросить... Посоветоваться, - я вызвал текст на экран и уступил ему место. - А пока вы почитаете, я сбегаю в магазин, куплю что-нибудь на ужин.

Когда я вернулся. Лев Евгеньевич все ещё сидел перед экраном и постукивал по клавиатуре. Наконец, он повернулся и снял очки. В комнате повисла тишина.

- Ну, ты и подпольщик. И молчал.

- Редко видимся. Кроме того, боялся. Так что мне делать - дописывать диссертацию или эту книгу?

- А если скажу - диссертацию? Неужели послушаешься? Изменщик... Ладно, не буду. Пиши свою книгу, мне понравилось. Считай, что я тебя благословил. Может быть, когда-нибудь напишешь и о нас. Только без ядовитости, есть у тебя этот грешок - любишь покритиковать... А вообще, это эксперимент над собой - начинать в твоем возрасте. Впрочем, разве вся наша жизнь - не эксперимент? Обещай, когда будешь в Питере, зайти ко мне на новую кафедру. Покажу, какой она стала, познакомлю с интереснейшими людьми, - он задумался на мгновенье и продолжал. - А вообще, мне самому иногда страшно хочется бросить все и засесть за книгу, за воспоминания. Но все некогда. Десятки людей, представляешь? И, если честно - приятно видеть плоды своих трудов, волей-неволей думаешь: нет, время потрачено не зря, оно уходит на нужное дело. Но... оно уходит и уходит, к сожалению.

Мы просидели допоздна, потом отправились на вокзал. По дороге завернули на междугородний телефон, он поговорил с Кларой Ивановной, узнал новости о внуках, передал от неё привет, а потом сказал: - Топай-ка домой, я доберусь один, здесь рядом, а для тебя - лишний крюк...

Как я не сопротивлялся, пришлось уступить. ...Вспоминая, не могу отделаться от мысли, что было в той нашей встрече что-то мистическое: судьба словно знала, что когда-нибудь я захочу написать о нем книгу, и именно потому устроила нам тот разговор. Ведь ему самому времени на воспоминания так и не хватило.

На новой кафедре мне удалось побывать в декабре 1992 года. Лев Евгеньевич был оживлен, делился планами, водил меня по коридорам, увешанных стендами, в компьютерном классе показал программу, обслуживающую биржу медработников. Мы уединились в его кабинете, и он достал пачку фотографий слушателей - выпускников его цикла.