- На чем бы злость ни сорвать, только б душу отвести, - сказал кто-то.

- То-то вот, сидели бы посмирней, вот бы и не звал никто.

- Давно дюже в гостях не были, - сказал Сенька.

- Может, еще не выйдет.

- Сам позвал, да не выйдет, чай, у человека голова на плечах, а не лукошко.

- Значит, задержался, зря не стал бы народ томить, - сказал Федор после некоторого молчания, как всегда стараясь найти какое-нибудь оправдание факта, минуя вину самого человека.

- Небось пилюлю готовит, - сказал Андрей Горюн, - они все так-то, держит, держит народ, а потом и подвезет. Нас уж кто только не обувал.

- Пилюлю, говорят, готовит, - сказал тихо маленький Афоня, повернувшись к своему приятелю, длинному молчаливому Сидору, который выслушал это молча, медленно моргая глазами.

Фома Коротенький с палочкой ходил около дома и, приподнимаясь на цыпочки, заглядывал в окна.

- Ничего не видать, - сказал он шепотом, повернувшись к тем, кто смотрел на него.

Все недовольно молчали. Митрофан стоял около кухни (обычное местопребывание его в свободное время), курил трубку и, сплевывая, оглядывался иногда по двору и к воротам, отсло-няясь спиной от притолоки, и даже пожимал иногда плечами. Это становилось странным.

Митенька Воейков, идя от Житникова после часовой беседы с ним, морщился при досадных и позорных воспоминаниях о подробностях этой беседы. Потом, войдя в ворота своей усадьбы и наткнувшись глазами на огромную толпу мужиков, окружавших его балкон, оторопев, замер на месте. У него вдруг упало и испуганно забилось сердце. Почему-то мелькнула нелепая мысль, что они пришли его убить. Он с замирающим сердцем напрягал всю силу своего соображения и не мог никак придумать, зачем они могли прийти к нему в таком количестве. Потом вдруг вспомнил, что он сам же велел их позвать. Но он вовсе не подозревал, что Митрофан сгонит сюда целую деревню.

Митенька свернул с дороги и, обойдя через сад, зашел со стороны черного хода, откуда мужики не могли его видеть.

Увидев Митрофана, выжидательно посматривавшего в сторону ворот, он поманил его пальцем, стоя за углом дома. Митрофан, увидев хозяина, вскинулся к нему руками, как это делают, когда находят того, кого считали без вести пропавшим, и торопливыми плывущими шажками подбежал к нему.

- Ты что, с ума сошел? - сказал Митенька шепотом.

- А что? - удивленно спросил Митрофан.

- Да всю деревню-то пригнал...

- Для разговору пришли, - сказал Митрофан. - Вы сами приказывали.

- Да ведь я тебя просил двух-трех человек привести, а ты...

- Чем больше, тем лучше, - отвечал Митрофан.

- Самый злейший недоброжелатель никогда не додумается сделать того, чего ты каждый раз ухитряешься настряпать, - сказал расстроенно владелец. Что я с ними буду делать? Ну, пойди к ним, скажи, что меня задержали, я сейчас выйду.

Митенька почему-то бегом пробежал на черный ход, в потьмах сеней наткнувшись на пустое ведро, которое загремело и покатилось. Мысленно послав к черту и ведро и Настасью, он вошел в кабинет. Нужно было наскоро сообразить, о чем говорить с народом.

Делать это ему приходилось первый раз в жизни. Хотя он вырос в деревне, около этого народа, пользовался трудами рук его, а потом вся юность его была высшим служением этому народу и искуплением перед ним своей исторической вины, но, несмотря на это, Дмитрию Ильичу никогда не приходилось близко соприкасаться с народом и говорить с ним.

При встрече с знакомыми мужиками у него, правда, находилось в запасе несколько фраз и вопросов, которые давали возможность поддержать дружеский соседский разговор минут на пять. Вопросы эти касались большею частью обычных тем: состояния погоды весной, летом и предполагаемого урожая. Иногда, - впрочем гораздо реже, - разговор принимал другой харак-тер, если мужичок жаловался на какого-нибудь помещика, обидевшего его. Тогда Митенька всегда принимал сторону мужичка и говорил, что все помещики эксплуататоры, пьющие кровь из народа, и что народ только тогда начнет жить и развиваться, когда сбросит их с своей шеи.

Иногда такой разговор возникал при встрече с незнакомым мужичком.

- А вы, стало быть, не помещик? - спрашивал мужичок.

- Какой же я помещик, - говорил Митенька, - что угодно, только не помещик.

- А откуда сами-то будете?

- Да вон, из усадьбы, - отвечал Митенька.

- Из Воейковской... так как же не помещик?.. - говорил мужичок и сейчас же замолкал, как замолкает проштрафившийся человек. А Митенька, покраснев до корней волос и растеряв-шись, тоже не знал, что сказать. "Как им объяснить, чтобы они поняли раз навсегда, что я не помещик, никто..." думал он, морщась иногда после такой беседы. Затруднение было оттого, что слишком низка была ступень сознания народа, чтобы понять его, Дмитрия Ильича. Причем у него всегда было чувство вины перед мужиком еще и за то, что умственный труд его, культур-ного человека, был, несомненно, легче физического труда мужика, не только легче, а был прямо баловством в сравнении с тем напряжением сил, какое делал мужик. И Митенька иногда неволь-но делал утомленное лицо, если встречался с кем-нибудь за садом во время своего уединения и умственной работы, чтобы не думали, что это ему достается легко. Но лицо еще можно было сделать утомленным, а дворянские руки, не знавшие никогда работы, трудно было в момент такой неожиданной встречи превратить в трудовые и мозолистые.

В последнее время он избегал всяких бесед даже один на один, так как чувствовал некото-рую робость и тревогу, что, если разговор затянется, вопросы о весне, урожае иссякнут и ему не о чем будет больше спрашивать. Это чувство было похоже на то, какое он испытывал на балах, когда боялся, что не найдет, о чем говорить со своей дамой.

А теперь вдруг Митрофан ему удружил, согнав целых две слободы мужиков. Конечно, он культурный, интеллигентный человек, соль земли, ее мозг, и ему было что противопоставить их слепой силе. И к тому же в новой полосе жизни ему легче было защищать перед ними свое право на жизнь, право, которого у него не было в старой жизни с ее отречением от личного блага во имя блага большинства. Теперь он прямо мог сказать, что он такой же человек, как и они, что он тоже хочет жить, иметь свое место на земле. Хотя его место было несколько больше, чем у них, даже взятых в совокупности, но это не его вина, а вина государства и исторических условий.