XII

Когда мужики собрались на бревнах потолковать о делах вечерком, в первое же воскресе-нье после Николина дня, то праздничное настроение прошло; никто уже не вспоминал, что и как хорошо было прежде, а все видели только, как плохо и тесно в настоящем.

Пришли еще не все и потому разговора пока не начинали. Захар Кривой в стороне возбуж-денно курил свернутую папироску, поминутно сдувая пепел. Кузнец, подойдя, остановился и, пробежав по лицам собравшихся, как бы ища, кто тут ведет дело, сказал нетерпеливо:

- Ну что ж, начинать так начинать, за чем дело стало?

Никто ничего не ответил. Все лежали, сидели с таким видом, как будто их приведя наси-льно, иные курили и лениво сплевывали, оглядываясь на вновь подходивших, как будто нужен был какой-то срок, чтобы разбудить внимание всех и втянуть их в обсуждение дел.

- Начинать тут долго нечего, - сказал Захар, заплевав в пальцах папироску и входя в круг в рваной распахнутой поддевке и с расстегнутым воротом рубахи, - а говори дело - и ладно. А то покуда начинать будем, вовсе без порток останемся. Как про старину начнут рассказывать, так все было, а сейчас куда ни повернешься - ни черта нету.

- До того дошло, что уж податься некуда, - сказал скорбно Андрей Горюн, сидевший босиком на бревне. - Земля вся выпахалась, как зола стала, речки повысохли, палки дров за двадцать верст нету.

- Может, переделяться? - нерешительно сказал подошедший в своей вечной зимней шапке и с палочкой Фома Коротенький.

- Сколько ни переделяйся, земля-то все та же.

- Хорошие места итить искать надо, больше тут нечего ждать, - сказал Степан, вытирая свернутой в комочек тряпочкой свои слезящиеся глаза.

- Тут хорошие места под боком, только руку протянуть, - озлобленно крикнул Захар.

И все невольно посмотрели на усадьбы, так как знали, что он про них говорит.

- Чужое добро, милый, ребром выпрет, - отозвался старик Тихон, так-то.

Он стоял, опершись грудью на палку и смотрел куда-то вдаль. Весь белый, седой, в длинной рубахе и босиком, он был похож на святого, что рисуют на иконах.

- У нас, брат, не выпрет, ребра крепкие. Я вот амбар на его земле поставил, да еще горожу раскидаю к чертовой матери, - крикнул Захар, злобно сверкнув своим бельмом на кривом глазу.

- Ты амбарчик на каточках сделай, - сказал Сенька, - как дело плохо обернется, так жену со свояченицей запрег и перекатил от греха.

Некоторые машинально обернулись к Сеньке, но, увидев, что он, по обыкновению, бала-гурит, с досадой отвернулись.

- Только язык чесать и мастер, - проворчал Иван Никитич, хозяйственный аккуратный мужичок, который напряженно слушал Захара.

- Он и на отцовых похоронах оскаляться будет, - сказали недовольно сзади про Сеньку.

- Они уж из семи печей хлеб-то едят, - крикнул опять Захар.

- А у нас и одной топить нечем, - сказал Захар Алексеич, мужичок из беднейших, сидевший на завалинке опустив голову.

- Чтоб не жарко было... - вставил опять, не утерпев, Сенька.

- На нож полезу, а амбара ломать не дам; перекорежу все к черту! кричал Захар с налившимися кровью глазами, сверкая своим бельмом. Все даже затихли, глядя на него.

- Верно, - крикнул кузнец, всегда первый присоединявшийся ко всякому смелому решению.

Позднее всех подошедший лавочник со счетами, в фартуке и с карандашом за ухом, остано-вился вне круга и некоторое время молча, прищурив глаз, смотрел на Захара и на всех, как бы желая дать им высказаться до конца и твердо зная про себя, что ему нужно здесь сказать.

Он отличался тем, что всегда имел неторопливый значительный вид и находчивость. Спо-койно и ядовито резал на сходках, никого не щадя, даже своих друзей, - как будто не узнавая их, - когда выступал их противником. Знал всякие законы и употреблял такие слова, которых никогда не слышали и не знали, что они значат и что на них отвечать. Поэтому всегда озадачен-но молчали, и он оставался победителем.

Все увидели, что лавочник пришел, и, поглядывая на него, ждали, что он скажет. Но он, не обращая ни на кого внимания, смахнув фартуком пыль, присел на бревно в стороне со своими счетами. Потом неожиданно встал и вошел в круг.

- Во всем надо поступать по пределу закона, - сказал лавочник строго и раздельно, но не повышая голоса, как бы зная, что он и так заставит всех слушать. - Это раз!.. - Он, держа счеты левой рукой около бока, правой отрубил в воздухе ладонью с растопыренными пальцами.

- ...Потом надо еще знать планты и по ним доказать предел нарушения. Это два!.. - продолжал он, отрубив еще раз рукой, причем смотрел не на Захара, против которого выступал, а прямо в землю перед собой, стоя с несколько расставленными ногами. - А то ты выставил, как дурак, этот свой амбарчик, его на другой же день и сковырнут к чертовой матери, а самого по чугунке на казенный счет.

- За хорошими местами... - подсказал, подмигнув, Сенька.

Лавочник рассеянно, как полководец в пылу битвы, оглянулся на него и, как бы считая свой аргумент неопровержимым, отошел в сторону. Потом опять быстро повернулся к Захару, посмо-трел на него и крикнул громче и тоном выше:

- Ты линию закона найди, вот тогда будешь действовать на основании, да давность опро-вергни! - кричал он, глядя на подвернувшегося Фому, а своим кривым пальцем тыкая в направ-лении Захара. - Он тебя одной давностью убить может.

Сказав это, лавочник под молчаливыми взглядами вышел из круга и сел на бревно.

Все нерешительно переглядывались. Возбуждение, загоревшееся было от слов Захара, показавшихся самой очевидностью, вдруг погасло.

- Так напорешься, что ой-ой... - сказал, как бы про себя, староста.

Все оглянулись на старосту.

- И не разберешь, что... - сказал чей-то голос.

Все молчали.

- Это тогда ну ее к черту, - сказал кузнец, всегда первым отпадавший от принятого решения, если результаты оказывались сомнительны.

- Пока руки связаны, ни черта не сделаешь, - сказал Николка-сапожник, сидевший на траве, сложив босые ноги кренделем.

- А кто их развяжет-то?.. - спросил сзади голос.

Все уныло молчали.

- Хоть бы общественные дела, что ли, делать, - сказал кузнец, - а то к колодезю не подъедешь, мостик в лощине уж такой стал, что чертям в бирюльки только на нем играть.