— Кто раззвонил?! - моментально рассвирепел Морг.

Ничего не понимающая Белая съежилась и пролепетала, прижимая к ноге розовый от крови носовой платочек:

— Тебя все зовут «медик». Вот я и…

Когда хохот стих, Барон посерьезнел и сообщил:

— Девушка, запомни: Морг — доктор, который не лечит, а наоборот!

Зловещее «наоборот» произвело на Белую сильное впечатление. Предположив самое страшное, она на момент забыла о боли и чересчур плотно прижала платочек к ране. Последовавший за этим слабый писк заставил Морга сжалиться, и он сказал, вставая:

— Ладно! Иди сюда и ложись к огню. Сейчас аптечку принесу и посмотрим, что можно сделать.

Прошло еще минут пятнадцать, и у костра остались только Кей и привычно пристроившаяся у его ног Кока-Лола. Остальные собрали мусор и окурки, покидали в заранее вырытую яму и разбрелись по комнатам. Из окна на втором этаже доносился заливистый храп Барона. Так может храпеть только человек, искренне уверенный, что его совесть чиста.

Удивительно, но Кей не чувствовал усталости, и его тянуло погулять: Кока-Лола неохотно согласилась и теперь плелась позади, поругиваясь и спотыкаясь в темноте о вены Леса, выступившие из-под земли. Они обогнули пруд, мелодично квакающий сотней лягушачьих глоток, прошли опушкой и оказались на возвышенности.

Перед ними расстилалась огромная равнина, ярко освещенная слегка надкусанной луной. Круглые березовые и дубовые рощицы чередовались с маленькими полянками и небольшими оврагами. Изрезанная холодными капиллярами небольших речушек, равнина манила Кея, но он удержался, чтобы не утонуть в ней прямо сейчас.

Он знал, что однажды заглянет сюда, чтобы ночь напролет блуждать в траве и встречать своих персональных призраков. Каждый призрак говорит на своем языке, но язык каждого призрака понятен Кею. Он ведь и сам один из них.

Возвращаясь через деревню, Кей отметил, что она знавала и лучшие времена. Дома казались крепкими, колодезные срубы не обвалились, столбы, удерживающие забор, торчали прямо, как свечки. Значит, хозяин хорошенько смазывал юс дегтем, прежде чем опустить в глубокую яму, обложить принесенными с поля булыжниками, засыпать добытым в реке песком и только потом утрамбовать землю, сесть под столбом и хватить хороший глоток водки за собственное здоровье.

Мастер давно покоится на деревенском погосте, где кресты над могилами раскачиваются вкривь и вкось, как подгулявшие на проводах призывников селяне. Потомки хозяев зарыли предков наскоро, обойдясь без отпеваний и небрежно повтыкав наспех сколоченные символы христианства в неровные холмики. Распихав движимое добро по машинам и зарезав всю живность, включая ту, что с собой взять нельзя, а другим отдавать жалко, они торопливо скрылись, словно совершили преступление и заметали следы.

Остались две маленькие сморщенные бабушки-старушки, скрюченные фигурки которых Кей разглядел на лавочке. Внезапно перестала ныть Кока-Лола. Она и Кей еще не раз увидят их, но не решатся заговорить. А те, похоже, их и не замечают.

По вечерам бабушки чисто одеваются и встречаются на лавочке, где сидят и тихо поют. Или молчат. Все уже сказано. Иногда они тихо плачут по своей жизни, которая то ли удалась, то ли не удалась…

Бешеные носятся по Лесу с голыми девицами на байках, хохоча и увертываясь от стволов, недовольно раскачивающих ветвями. Байкеры и их спутницы даже не покидают седло, притормаживая и вцепляясь друг в друга со звериным рычанием, стремясь вырвать свой кусок наслаждения и вцепиться, поглощая его целиком.

Белая, Черная и Рыжая ездят со всеми без разбора, став общей собственностью, и не заметно, чтобы это их расстраивало. Став самками Стаи, они получили новую жизнь и новые права. Ни о чем подобном они раньше и не подозревали.

По утрам они кувыркаются с байкерами в росной траве и бесстыдно поднимаются, вставая во весь рост, мокрые, с налипшими на белую кожу травинками, лепестками полевых цветов и крылышками бабочек.

Они плещутся в речках и с визгом удирают по мелководью от преследующих их байкеров — только для того, чтобы раззадорить преследователя, а потом внезапно повернуться, встретить возбужденного погоней лохматого парня и упасть с ним в песок, распугав семейство выползших погреться на солнышке скромных ужиков.

Ужиха немедленно уводит за собой несовершеннолетних детей, не позволяя им наблюдать за безобразием, учиненным в песке, после чего остается глубокая яма, в которой постепенно скапливается пойменная влага и вовсю хозяйничают стрекозы…

Стая мчится дальше.

Байкер выезжает в центр необозримого огромного поля, края которого теряются в дымке за горизонтом. Он сдергивает обнаженную Белую-Черную-Рыжую-не-все-ли-равно-какую с байка, и они катаются по горячей земле. Солнце изрядно иссушило центр поля, где невысока трава и тверда земля, в которую байкер вдавливает наколотую на свой мощный инструмент самку, заставляя ее громко стонать от боли.

У нее болит со всех сторон: снизу, где комки земли впились в мягкую плоть; с боков, в которые вонзились острые иглы подстриженной солнцем травы; сверху, где навалившийся байкер отчаянно старается разорвать ее пополам раскаленным членом и хлещет во все стороны мужским результатом отчаянной атаки. Но все вместе вызывает у нее чувство первобытного восторга, который не дано испытать жителю Города. Она стонет, раскинувшись в траве, и ее губы еле шевелятся. Что она говорит?

Усталый байкер опускает голову на ее упругую загорелую грудь и с ужасом слышит:

— Еще! Еще!

С высоты за ним наблюдает тетеревятник, уже минут десять парящий в небесной выси и на время прервавший охоту ради интересного зрелища.

Лес обострил чувства Стаи. Бешеные скинули мертвую кожу Города и остались в той, в которой рождены на свет. Байкеры носились по чаще, прыгая через поваленные стволы, через поросшие мхом трухлявые пни и снимая с лиц паутину. Дичая, они все чаще покидали дом и ночевали в Лесу. Они охотились, камнями и палками сбивая с веток крупных мясистых птиц. Им нравилось просто, без повода, приближаться к зверям и, дрожа от возбуждения, наблюдать за валкой походкой росомахи, за хлопотами многодетного барсука и за стремительным бегом куницы.