- Мама говорит, его стержнем всегда была Зона, - сказала Мария. - И теперь этого стержня он лишился.
Через три столика от них сидели двое военных, ели сосиски с кетчупом и зеленым горошком, пили пиво, тихо о чем-то разговаривали. То есть тихо - для всех других. Но не для Марии. Она-то прекрасно слышала их беседу. Один "оттрубил" сегодня последний день, завтра все, собирай шмотки, парень, - и назад, в Швецию, в родной Евле, хватит казенные штаны без дела просиживать... Второй откровенно недоумевал, почему друг так расстраивается из-за предстоящего отъезда. Я бы, например, шмотки собрал еще десять лет назад, когда направили сюда. Впрочем, скоро и меня ждет твоя дорога, нечего тут больше охранять, зря ооновские зеленые тратить...
- Может, твоя мама и права, - сказал дядя Дима. - Она его куда лучше знает. А в общем-то, думаю, ему бы очень не помешало устроиться на работу.
- Да, - сказала Мария. - Так его куда и взяли! Разве лишь мисс Барабаш...
Она посмотрела на тетку Дину. Та, выпятив груди, разговаривала теперь с кем-то по телефону, просила подвезти четыре ящика виски, ящик бурбона, двадцать ящиков пива, сосиски... Нулин тоже посмотрел на груди тетки Дины, но ему про виски и сосиски слышно не было.
- Мисс Барабаш, говоришь? - Он поцокал языком. - Я бы на месте твоей матери его к такой работе и на пушечный выстрел не подпускал.
Выражение лица у него сделалось совсем иным, вместо печали и внимания теперь там было что-то очень и очень неприятное, неприятное настолько, что Мария не удержалась и, глянув в сторону уныло пьющих пиво шведов, сказала:
- Говорят, в Институте опять сокращение.
- Сокращение? - Дядя Дима перевел на нее удивленные глаза. Ах да, ну конечно сокращение. Международное сообщество считает, что держать здесь столько бездельников ни к чему. И где-то я в этом с международным сообществом согласен.
- А вашу должность все не сокращают...
- Мою? Ну конечно нет. - До него вдруг дошло. - А-а, это ты меня так подкалываешь... Брось, зеленоглазая, специалисты по рекламациям без работы не останутся. - Он посмотрел на нее строговнимательно и вдруг сказал: - А ты знаешь, Мария... Оказывается ты стала совсем уже большая!
Да, подумала Мария. Я, оказывается, стала большая. Более того, я стала настолько большая, что вы даже представить себе не способны.
Она доклевала ложечкой мороженое, допила сок и, встав из-за стола, зачем-то отряхнула джинсы.
- Дядя Дима, я пошла?
- Да! - Дядя Дима учтиво поднялся, склонился, как перед взрослой дамой. - Большой привет отцу и маме! Скажи, что я зайду к вам. На днях зайду. Может, даже сегодня.
Не зайдете, подумала Мария. Не знаю почему, но мне кажется, что теперь мы вам совершенно не нужны. От нас теперь вам одни только расстройства. С рекламациями проще...
Взойдя на крыльцо родного дома, она порылась в сумочке, нашла ключ. Но потом бросила его обратно и позвонила.
Дверь, как всегда, открыла мать:
- Ты забыла свой ключ?
- Нет, - сказала Мария.
Рута поняла все с первого взгляда.
- Опять что-нибудь в школе?
Мария кивнула.
Мать завела ее в прихожую, прижала к груди.
- Доченька, надо потерпеть. Ведь выпускной класс. Нельзя тебе сейчас срываться.
Наедине с матерью верхнюю губу можно было не прикусывать, и ручейки побежали по щекам сами собой. И тут же на нее обрушилась головная боль. Мамина жалость была самой пронизывающей и едва переносимой.
- Рута! - донесся в прихожую рев отца. - Кто там притащился?
Головная боль сразу уменьшилась - мамина жалость теперь разделилась надвое.
В гостиной звякали стаканы и бурчали мужские голоса. Языки говорящих со словами справлялись еле-еле.
- Кто там у него? - спросила Мария, заранее зная ответ.
- Гуталин. Чуть ли не с утра заявился. И не выгнать никак. Сидят и сидят. Вторую бутылку приканчивают.
Гуталин - это было хорошо. В присутствии Гуталина отец обычно смягчался. С Гуталином они всегда вспоминали прошлое - как отец таскал хабар из Зоны, а Гуталин его обратно затаскивал. Или как вместе били морду очередной жабе... Отец именовал их совместные посиделки-воспоминания словесным онанизмом. А жабами называл тех, кого ненавидел. Из года в год жаб в городе становилось все больше. К счастью, мама жабой не была, мама была Рутой. Иногда - все реже и реже - ласточкой. А она, Мария, так и осталась Мартышкой. "Мартышка ты моя!.. Мартышечка ты этакая!.." Интересно, а как он называет тетку Дину?
Мария вздохнула.
- Ничего, дочка! - Мать ласково погладила ее по голове. - Все перемелется - мука будет...
- Рута! - опять взревел отец. - Кто там у тебя?
А Гуталин сказал заплетающимся языком:
- Стервятник Барабаш с того света явился... Хватит орать! Надо будет, зайдут. Давай-ка лучше еще по одной. За все хорошее...
Мария сделала усилие, чтобы перестать их слышать.
- Иди умойся! - Мать уже принялась командовать - И за стол!
Мария пошла умываться, потому что зайти в гостиную с зареванным лицом значило вызвать у отца еще один взрыв бешенства. Он уже не раз ходил разбираться с учителями. А потом мать переводила Марию в другую школу.
Выйдя из ванной, она в гостиную все-таки зашла.
- Ой, а вот и наша школьница! - обрадовался отец. Тут же посадил ее к себе на колени, прижал к груди. - Здравствуй, Мартышечка моя!
Сидеть на коленях у отца было хорошо. Как в детстве. Вот только запах алкоголя в последнее время стал донимать изрядно. Но ради отцова хорошего настроения вполне стоило и потерпеть. И терпя, она потерлась носом об его небритую щеку.
- У-у, колючки!..
- Здравствуй, Мария! - Гуталин справился с приветствием не без труда. - Ты все хорошеешь, девочка!.. Пожалуй, и я на днях в Зону схожу. Попрошу, чтобы она сделала из меня настоящего африканца. А то - ни то ни се. Мулат он и есть мулат!
- Сходи, сходи, - сказал отец со смешком. - Хорошим станешь африканцем. Настоящим... Черным и мертвым.
- Расист! - сказал Гуталин. - Дай, я тебя поцелую...
Отец поднял Марию со своих колен, нежно шлепнул по мягкому месту:
- Ну, иди попу... покушай. Рполо... проголодалась, наверное.
Мария хотела было сказать, что заходила к Дине Барабаш. Но не стала. Отец не любил, когда о тетке Дине упоминал кто-либо еще, кроме него. А сам он тетку Дину всегда ругал. Наверное, подозревал, что ее подблузочным пейзажем любуются и другие мужчины, но поделать с этим ничего не мог.
- Так вот что я, Гуталин, думаю...
Мария отключилась от их разговора и вышла. Рута уже хлопотала в столовой, усадила дочку в мужнино кресло, поставила на стол хлебницу и тарелки, принесла кастрюлю с первым. Потом села напротив, смотрела, как дочка ест. И Марии вдруг подумалось, что матери не хватает второго ребенка. Или третьего... Впрочем, тут она ничем помочь не могла - так далеко ее возможности не распространялись.
- Перестань смотреть мне в рот! Пожалуйста...
- Ой, прости! - Мать смутилась.
- Дед давно пришел?
Рута вздрогнула всем телом, отвела глаза. Мария поморщилась: сколько уж лет прошло, а мать никак не может привыкнуть к дочкиным способностям. И не привыкнет, скорее всего.
Теперь-то Мария понимала, что все ее нынешние проблемы начались со снов. Конечно, она не помнила, когда ей стали сниться сказки. Наверное, с тех пор, как она почувствовала детской душой, что соседи ее ненавидят. Во всяком случае, сказки снились ей еще до того, как уехал папа. Мама говорила, что папу забрали в армию. А соседи утверждали, что папу посадили в тюрьму. Мария верила маме, потому что в тюрьму папу было сажать не за что. Папа всегда был хороший. А дядя Дима ничего не говорил. Он просто приходил к ним в гости.
Когда соседские дети перестали с нею водиться, сны стали для Марии самой интересной игрой. Едва она засыпала, как вокруг появлялась сказочная страна. Она была совсем как настоящая. Тут вставало в зеленом мареве над черными горами яркое утреннее солнце. Порой шел дождь. И даже снег. Были здесь дома (правда, не много) и дороги (правда, по ним никогда не ездили машины). Машины в сказке, правда, тоже имелись, но они попросту стояли на одних и тех же местах. Вначале Мария не понимала, почему так происходит, но потом догадалась. Машины были мертвыми, потому что в сказочной стране не жили люди. Это было, конечно, плохо, зато, когда Мария попадала туда, на нее никто не ругался, не кричал, чтобы она убиралась в свою Зону и не заражала тут других детей. И никто ее не жалел.
