Я думала, что если случится так же, как год назад, больше кататься я не смогу. Не получится из меня спортсмен.
Когда мы готовились к произвольной, нас настраивала Таня, и еще помогали ребята из команды Чехословакии... Я помню, сперва катались Белоусова и Протопопов, а я сидела в раздевалке, и кто-то прибежал, стал мне объяснять, что они "риттбергер" не прыгнули... Потом катались Хаусс -Хефнер, пара из Мюнхена, в зале было много публики из Мюнхена, и такое творилось, такой шум стоял, что Москвина и Мишин долго не могли начать свою программу...
Потом вышли мы.
И когда заканчивали первую часть -- там идет прыжковая комбинация,-после второго прыжка на трибунах поднялся сплошной рев. Мы вообще музыки не слышали.
А может, даже раньше это началось -- как-то с первых шагов нас там "взяли".
Мы закончили. Мы подкатили к бортику. Нас Таня обнимала, Рыжкин, Кудрявцев, государственный тренер Васильев Сергей Павлович... До меня не доходило, что мы выиграли, я и не думала ни о каких местах, а только об одном: что мы справились -- одни, без тренера, а справились.
Кто-то влетел в раздевалку, стал кричать о каких-то медалях, но я ничего не понимала.
Нас повели на пресс-конференцию. Я никогда в жизни не знала больше такой пресс-конференции, не чувствовала такого интереса к нам. Никогда не было такого потока вопросов. Разве что в Ксльне, после чемпионата Европы 1973 года.
Мы уходили с ворохами цветов, роняли цветы, не могли удержать их, нам некуда было их девать. Мы были все в значках, с уймой каких-то сувениров.
Мы открыли дверь в нашу раздевалку и из шумного теплого мира попали в тихий и холодный. В раздевалке сидели несколько человек, подписавших те статьи, направленные против нашего тренера, и Олег Алексеевич Протопопов. Они сидели и молчали.
Еще только один раз в жизни я испытала подобную мгновенную и неожиданную тишину -- это когда в Братиславе на первенстве мира 1973 года оборвалась музыка.
Я пришла к себе в номер. Моя соседка Таня Войтюк спала, и надо было вести себя тихонечко.
На следующее утро нам сказали, что мы стали заслуженными мастерами спорта, и тогда уж нас поздравляли все. Много было поздравлений.
Мы прилетели из Гармиша, на аэродроме стояли мои добрые родители, Жук потребовал у меня дневник и сказал, что в восемь утра тренировка, а прилетели мы в двенадцать ночи.
Тренировки, правда, не было: нас принимало руководство Спорткомитета СССР, а потом -- в Моссовете.
В этот день нам прививки делали, потому что надо было сразу за океан лететь -- на чемпионат мира в Колорадо-Спрингс.
...Наверное, слава меняет каждого человека: не обязательно делает хуже, но обязательно меняет его жизнь, а значит, и его самого.
Когда это все впервые, это приятно: о тебе пишут, тебя узнают... А когда такое вокруг тебя постоянно, то очень хочется, чтобы тебя совсем никто не знал. Ужасная штука -- быть все время на виду, когда следят за каждым твоим словом, каждым жестом, подходят к тебе, трогают за рукав, словно бы так:
"Ой. настоящая!" Каждый человек имеет право что-то тебе сказать, замечание сделать: то, другое ему не понравилось в твоем выступлении или вообще в тебе самой -- улыбалась ты, с его точки зрения, мало или голову слишком резко повернула...
Слава не дает привилегий, наоборот, ты себе не принадлежишь.
Я понимаю, конечно, что привилегий одиночества и независимости нас лишают люди, которые нас любят. Что непосредственное проявление повышенного интереса к нам доброжелательно, оно от души. Меня же все зовут Ирочкой, разве что дети -- Ириной Константиновной.
Другое дело, что, как я уже говорила, публика видит нас не такими, какими мы бываем большую часть нашей жизни. Во время соревнований, на телеэкране, мы перед ней, так сказать, в наши звездные часы -- в праздники, а не в будни. У меня иногда спрашивают, почему я не улыбаюсь, но я улыбаюсь столько же, сколько все люди, то есть далеко не всегда, а на экране меня привыкли видеть улыбающейся и хотят такой видеть постоянно.
Получается какой-то типичный положительный бодрячок. А потом глянут на живую: "Ах, да почему она такая хмурая. неразговорчивая, да какая маленькая..."
Конечно, я еще меньше ростом, когда без коньков.
Наверное, все так, как и должно быть. Наверное, сегодня миру нужен спортивный герой как воплощение естественности чувств, естественности поведения в самом естественном из человеческих занятий.
Десять лет назад гимнастка Наташа Кучинская за несколько минут стала любимицей человечества и не потому, что показала на снарядах сложные элементы, выполнила их хорошо, получила высокие оценки и завоевала три золотые медали. Главным образом по другой причине. Мне кажется, люди влюбились в нее в тот миг, когда она, шагая по кругу почета, в восторге и упоении на полкруга убежала вперед от остальных, и зал смеялся добрым растроганным смехом, как бывает, когда что-то такое непосредственное и милое вытворяет ребенок.
Испытывая такие вот естественные эмоции, человек, по-моему, словно очищается. Рад он, или огорчен, или разочарован тем, что увидел, все равно очищается, потому что это -- настоящее, потому что в его чувствах нет ни капельки какой-то фальши, корысти, личной выгоды.
Что прибавится болельщику от победы его любимой команды? Вроде бы ничего, а он ликует, жизнь его становится светлее. горести забываются.
Спорт, мне кажется, затрагивает лучшие струны миллионов людских душ.
...Я сказала, что слава меняет каждого человека. Менялись на моих глазах тренеры, менялись и партнеры, менялась, наверное, и я, хотя Станислав Алексеевич, чуть я начинала нос поднимать, тотчас принимал свои меры борьбы с этим явлением и родителей моих о том же просил.
Я вообще не привыкла слышать от Жука похвал. Это Татьяна меня хвалит, а у Жука было суровое воспитание: я всегда знала, что катаюсь плохо, что-"крокодил на льду" и "камень на шее общества".
Наши отношения с Улановым после Гармиша изменились, ухудшились, как и его отношения со Станиславом Алексеевичем. Причин тому много, не все я знаю точно, о некоторых могу только догадываться.
Может быть, Леша от природы не был очень крепок физически. Когда нужно было искать новое, его на это хватало с избытком -- помогал творческий накал... А когда приходилось закреплять достигнутое повторами и повторами, тем более что Станислав Алексеевич привержен методу перехода количества в качество (лучше переработать, чем недоработать), Леша стал уставать, а липучая "болезнь чемпионства" не давала ему побуждать себя трудиться, как говорят, через "не могу".
Уланов вдобавок старше меня, его взгляды на фигурное катание сложились, и не во всем они совпадали со взглядами Жука. Кроме того, что Леша был поклонником классической музыки и ему импонировал стиль Протопопова, они вообще с разных точек зрения смотрели на постановку программы: Жук, как я говорила, шел от техники, Леша -- от музыкальной идеи.
Тут к тому же и я стала взрослеть, начала доказывать партнеру что-то свое. Его это уж совеем удивляло и даже выбивало из колеи. Между нами пошли беспрестанные ссоры. Он-то ведь мне всегда доказывал, что ведущий в паре он, партнер, а партнерша -- что? Одно слово -- женщина. Но я его слушала молча, когда умела меньше, чем он, а теперь мы сравнялись...
И пошли стычки, в которых ни он, ни я не хотели и не могли порой друг друга понять. Мне, например, казалось, что в этом месте программы должен быть прыжок, иначе тут пустота, а партнер утверждал, что никакого прыжка вставлять нельзя, потому что именно в этом месте ему позарез необходимо отдохнуть, три-четыре раза вдохнуть и выдохнуть поглубже...
Есть люди, которые и в горячке могут все логически доказать и обосновать. Леша Уланов -- человек нелогичный. Даже, так сказать, непредсказуемый -- ни в словах, ни в поступках... У меня тоже вылетает все без разбора, а потом и не помню, что наговорила,
Мне кажется вообще, что парное катание -- это прежде всего борьба характеров. Не сочетание, а именно борьба.
