Все, кому полагалось, в это время вели огонь по зданию, по черным глазницам окон, по вспышкам выстрелов.

- Прошли! - вырвалось у кого-то, когда саперы достигли стен.

- А гранаты? - возразил кто-то.

Словно в подтверждение этому предположению раздалось несколько взрывов гранат, но брошенных, как поняли потом, видимо, наудачу: из группы подрывников никто не пострадал.

Наконец, долгожданный всплеск огня и грохот взрыва.

Невольное "ура!" вырвалось у всех, кто видел это.

Огонь по зданию стал еще плотнее - к черному пролому в стене уже бежали блокировочная группа В. И. Ларченко и штурмовая группа П. Т. Войцеховского. И, наконец, серия цветных ракет - прекратить огонь.

Вокруг наступила тишина. Только изнутри здания доносилась стрельба и взрывы гранат...

* * *

Ночной бой в здании - самый тяжелый бой. Мне он знаком по боям в Университетском городке в Мадриде. Здесь нет понятия - передний край, фронт, тыл, фланги. Противник здесь может быть всюду - этажом выше, ниже, вокруг. Здесь, как нигде, в тесном единении уживается рукопашная схватка с огнем. Чутье, находчивость, смелость, скорее дерзость решают исход боя. Шорох? Чье-то дыхание в кромешном мраке? Кто там? Свой? Чужой? Как узнать? Окликнуть? А вдруг в ответ раздастся очередь из автомата? Самому стрелять? А может, там свой? Что под ногами? Скользящие осколки стекла? Разломанные стулья? Веревки? Провода? Труп? А может притаившийся враг? Решай быстро! Быть может, на решение отпущено вот это мгновение, быть может, десятая доля секунды отделяет от бесшумного броска чужой гранаты или удара ножом...

...Но вот и рассвет. Над крышей взвилась сигнальная зеленая ракета: здание наше. А сколько их еще перед нами!

Дом солдатской доблести

На личной карте Паулюса этот дом был отмечен как крепость. Пленные немецкие разведчики считали, что его обороняет батальон.

Об этом доме сначала узнала наша армия, потом вся страна и, наконец, весь мир. На его защитников равнялась, как в строю, вся дивизия, о нем слагались песни и легенды.

Как это ни странно, но это четырехэтажное жилое здание, выстроенное не из какого-либо несокрушимого материала, а из обыкновенной глины, дерева и кирпича, оказавшееся вообще малоустойчивым, вполне заслуживало того, что о нем писали или рассказывали.

Да, это был "дом-крепость", его обороняли бойцы, каждый из которых стоил целого отделения, а то и взвода противника, и слава о них не померкнет в веках.

А между тем все начиналось буднично и просто, как иногда бывает на войне, когда в истоке какого-либо громкого подвига лежит малоприметное событие.

Как-то в конце сентября ночью, всматриваясь в передний край, я обратил внимание на одинокий дом, темный силуэт которого выделялся посредине площади 9 Января.

"Дом на нейтральной полосе?" - подумал я.

Тогда я спросил об этом доме у Елина, тот - у командира третьего батальона капитана А. Е. Жукова, а последний, в свою очередь, - у командира роты старшего лейтенанта И. И. Наумова.

Может, покажется удивительным, но так пришлось, что наши наблюдательные пункты разместились "не вглубь, а ввысь" обороны, в одном здании, на мельнице, но на различных "уровнях" - этажах, соответственно нашему служебно-иерархическому положению. Мой наблюдательный пункт был устроен на третьем этаже.

Через несколько минут мне передали ответ Наумова снизу, из подвала, что нами этот дом не занят, но оттуда иногда стреляют и что если ему, Наумову, разрешат, то он пошлет людей обследовать этот дом; лично сам он послать разведку не решается, так как людей у него маловато. Я, конечно, не возражал.

* * *

Широкоплечий, полнеющий сорокалетний старший лейтенант Наумов, перебрав в памяти оставшихся в живых младших командиров, вызвал к себе сержанта Я. Ф. Павлова: он сметлив, инициативен, умеет действовать самостоятельно.

Павлов был невысок, худощав, в пропыленной и выгоревшей гимнастерке.

Выслушав командира роты, сержант сказал:

- Понял. Разрешите выполнять?

Немногословный Наумов кивнул головой.

С собой Павлов взял лишь троих бойцов, больше не было, да оно и лучше: чем меньше людей, тем они подвижнее, особенно ночью.

Первым был ефрейтор В. С. Глущенко. Хотя уже не молодой, грузноват, но на удивление всем ловок и сноровист. За его плечами были две войны - первая мировая и гражданская. Исполнительный, всегда серьезный, он старательно выполнял любое поручение. Павлов только взглянул на его рыжеватые усы, как тот поднялся и стал поправлять под ремнем гимнастерку.

- Готовься, Василий Сергеевич, - сказал сержант.

У двух других - Н. Я. Черноголова и А. Александрова - может быть, и не велика была жизненная и боевая биография, но находчивости и солдатской смекалки у них хватало.

Павлов, как и положено, назвал бойцов по фамилии и коротко приказал:

- Собирайтесь, со мной пойдете!

Солдатские сборы недолги: бойцы проверили, все ли диски набиты патронами, рассовали по карманам запасные гранаты-"феньки", пощупали, на месте ли кисеты с табаком.

Когда все трое были готовы, Павлов коротко объяснил им задачу, скомандовал: "На ремень!" - и направился к выходу.

Путь от мельницы до одинокого дома на площади, пролегавший через двор, развалины склада и Пензенскую улицу, несмотря на лунную ночь, переползли благополучно. Правда, иногда к землице-матушке приходилось прижиматься вплотную, "всеми суставами": над головой то и дело посвистывали пули.

Вот и первый подъезд дома. Но что ждет их там, в этом мрачном, будто вымершем здании? Не брызнет ли в лицо из какого-нибудь темного угла струя огня и свинца?

Павлов оставил Глущенко и Александрова в подъезде, а сам с Черноголовым обследовал одну квартиру, потом другую, третью... Никого. Комнаты с разбросанной домашней утварью пусты. Под сапогами хрустят осколки битого стекла и посуды. В углах слышны какие-то подозрительные шорохи. То ли в бесстекольные рамы проскакивает с Волги сквознячок и шуршит в занавесках, в оборванных обоях, то ли притаился враг?

Нет ли кого-либо в подвале?

Ступеньки ведут вниз. Вдруг показалась узкая-узкая светящаяся щель от неплотно прикрытой двери. Может, сразу распахнуть ногой и бросить гранату? Но что это? Слышится детский плач, приглушенный женский говор.

Павлов заглянул в щель: на столе еле мерцающая лампадка, а вокруг нее женщины и дети.

Павлов толкнул дверь и вошел. Черноголов сзади замер с автоматом наизготовку: мало ли что может случится.

- Здравствуйте, граждане!

Женщины встрепенулись, встали. Бледные, испуганные, не рассмотрев вошедших, тут же радостно воскликнули:

- Слава богу, свои! А мы думали опять пришли ироды окаянные.

Из дальнего угла послышался обрадованный знакомый бас:

- Сержант Павлов? Как ты сюда попал?

На свет шагнул санинструктор Калинин из их роты.

- Я в разведке, а вот как ты очутился здесь? - вопросительно взглянул Павлов на санинструктора.

- Я не один. Со мной двое раненых, - ответил тот. - Сначала я одного притащил сюда и, пока ходил за другим, в дом ворвались гитлеровцы. Но нас в темноте за своих приняли... Раз заглянули сюда, но спасибо вот им, - он указал на женщин, - они укрыли нас. Вот и отсиживаемся. Один я давно бы вернулся, но как раненых бросишь.

- А где фрицы? - спросил сержант.

- Похоже, что в соседней секции. За стеной нет-нет да постреливают.

- Оставайся пока тут, - вполголоса сказал Павлов Калинину и вышел из подвала.

Трудно было сказать, почему вместо восточной торцовой секции немцы заняли вторую, серединную: если они и могли стрелять отсюда, то скорее всего по своим, так как дом клином вдавался в их оборону.

- Они того, что ли? - проговорил Павлов, покрутив у виска указательным пальцем.

- А может, их нет в доме? - предположил Черноголов.

- Не думаю, - возразил ему Глущенко. - Дом выгодный.

Бывалый воин был прав: дом с тактической точки зрения был очень удачно расположен: занятый гитлеровцами, выравнивал их линию обороны, если бы был отбит нами, то вклинивался бы в глубину обороны противника. Казалось странным, что фашисты сразу этого не оценили.