- Как с тыла? А сосед?
- Теперь там нашим соседом, товарищ генерал, оказался немец. Стрелковая бригада, что была рядом, и та, что была за Царицей, - за Волгу ушли. Да какая там бригада! Одно название. Вот немец и зашел нам в тыл. Командиры рот Колеганов и Кравцов, как только передышка выдалась, донесение Федосееву написали и со мной отправили. Когда же я до него добрался, тут нас и отрезали...
- Кого это вас?
- Весь штаб батальона. Старший лейтенант Федосеев собрал всех нас человек двадцать с хозвзводом набралось - и организовал круговую оборону. Часа три мы отбивались. И в штыки не раз ходили, и гранатами... Потом нас роты Колеганова и Кравцова выручили... Хотя в этих двух ротах и взвода не набиралось. Кравцов и Колеганов сами шли в цепи в атаку. Вот тут меня и ранило: лицо какой-то фриц гранатой покорябал. Это ничего, только б глаза были целы, - в голосе Ермолаева прозвучала надежда. - Федосеев то донесение, что я принес, мне обратно отдал, когда меня после перевязки в тыл отправляли: передай, сказал, чтобы до начальства дошло. А нам теперь не до бумаг...
Ермолаев на минуту смолк, и мне показалось, будто он только сейчас понял подлинный смысл сказанного Федосеевым. И вдруг его лицо просветлело, озарилось улыбкой.
- А вокзал-то все-таки наш, товарищ генерал!
- Значит, положение восстановили? - спросил я.
- Восстановить-то восстановили, а вот удержат ли положение... - с сомнением в голосе произнес Ермолаев. - Народу мало осталось... Помочь бы им!..
"Чем? Чем я помогу?" - хотелось закричать мне.
Из-за отхода левого соседа дивизия дралась теперь без прикрытия левого фланга. А что, если гитлеровцы переправятся через Царицу? Они легко могут пройти по береговой кромке нам в тыл и отрезать дивизию от Волги, захватить переправы!
Ничего этого я не говорю Ермолаеву. Не могу. Приказываю Бельскому, только что подошедшему к нам:
- Передай Горлову, чтобы он со своим саперным батальоном занял оборону по левому берегу Царицы.
Все знают, что саперы - мой последний резерв. И уж если его направляют не к Федосееву, то, наверное, дела в дивизии не лучше, чем у Федосеева.
Ермолаев словно догадывается об этом. Он опускает голову.
- Ты говорил о донесении, - обращаюсь я к раненому. - Оно с тобой?
Ермолаев, приподняв на груди автомат, расстегивает ворот гимнастерки и из-за пазухи достает сложенный вчетверо листок бумаги. То ли потому, что он не видит моих рук, то ли догадывается, что этот листок - последнее послание из его батальона, он очень бережно протягивает его в мою сторону. Ни я, ни Ермолаев, ни тем более девушка-санинструктор не догадывались тогда, что этот листок войдет в историю Великой Отечественной войны как один из редких документов о беспримерном мужестве гвардейцев Сталинграда.
Я разворачиваю листок в сумерках вечера и, подсвечивая фонариком, начинаю читать, чтобы слышали эти два бойца - младший сержант и старшина медицинской службы:
"Донесение.
11.30, 20.9.42 года
Гвардии старшему лейтенанту Федосееву.
Доношу, обстановка следующая:
Противник старается всеми силами окружить мою роту, заслать в тыл моей роты автоматчиков, но все его попытки не увенчаются успехом. Несмотря на превосходящие силы противника, наши бойцы и командиры проявляют мужество и геройство... Пока через мой труп не пройдут - не будет успеха у фрицев.
Гвардейцы не отступают. Пусть падут смертью храбрых бойцы и командиры, но противник не должен перейти нашу оборону. Пусть знает вся страна тринадцатую гвардейскую дивизию и третью стрелковую роту...
Командир третьей роты находится в напряженной обстановке и сам лично физически нездоров. На слух оглушен и слаб. Приходит головокружение - и падает с ног, происходит кровотечение из носа. Несмотря на все трудности, гвардейцы и лично третья рота и вторая не отступят назад... Да будет немцам могилою советская земля!
Лично убил командир третьей роты Колеганов первого и второго пулеметчиков фрицев и забрал пулемет и документы, которые представлены в штаб батальона.
Надеюсь на своих бойцов и командиров. Гвардейцы не пожалеют жизни за полную победу Советской власти...
Командир третьей стрелковой роты - гвардии младший лейтенант Колеганов.
Командир второй роты - гвардии лейтенант Кравцов".
* * *
Закончив читать, я взглянул на своих слушателей. Младший сержант стоял с автоматом на груди, с забинтованной верхней частью лица, девушка - с санитарной сумкой на боку, с копной волнистых волос, выбивавшихся из-под пилотки. В странном смешении отблеска городского пожара со светом вечерней зари оба они мне показались бронзовыми изваяниями, олицетворявшими тех героев, о которых шла речь в донесении, которые, отбив за эти дни десятки яростных атак, не дрогнули, а продолжали драться. И будут сражаться до последнего дыхания, как обязывает присяга Родине, как клянутся они сами в этом донесении, адресованном теперь не только Федосееву, но и будущим поколениям советских людей.
Мы хорошо понимали, что положение у первого батальона создалось весьма тяжелое. Не получая подкреплений, ощущая острый недостаток боеприпасов, он продолжал сражаться. Однако неравенство в силах было слишком велико.
Я то и дело связывался по телефону со штабом полка. "Ну, как?" - "Пока ничего", - слышал я в ответ. Этих скупых слов было достаточно для нас с Елиным, чтобы понять друг друга: все наши мысли в эти часы были заняты первым батальоном, хотя и на других участках было не лучше. После очередного звонка Елин доложил мне, что и новая попытка пробиться к батальону оказалась неудачной.
В последующие дни несколько раз принимались меры, чтобы оказать помощь Федосееву, разорвать сковывавшее его вражеское кольцо. Начальник штаба полка капитан Цвигун, впоследствии погибший, прилагал все усилия, чтобы установить связь с батальоном. Так, к вокзалу была направлена разведгруппа из опытнейших воинов-разведчиков. И она совершила то, что многие считали невозможным: прошла через боевые порядки противника. Но обратно вернуться не смогла. Попытка была повторена: танк КВ с десантом стремительно рванулся вперед, но и его постигла неудача. Тогда группа гвардейцев попыталась на лодке пройти в устье Царицы и пробраться к окруженным. Однако вскоре стало ясно, что силы гитлеровцев в этом районе настолько велики, что пробиться невозможно...
* * *
Из артиллерии мы смогли взять с собой на правый берег только штатные средства полков и 104-й отдельный истребительный противотанковый дивизион. Им командовал ветеран дивизии - старший лейтенант Иван Григорьевич Розанов.
Сплошной завесой меткого огня, словно стальным щитом, гвардейцы-артиллеристы преградили дорогу фашистским танкам к набережной. Более десятка их, загоревшихся, навсегда замерли в секторах обстрела орудий противотанкового дивизиона.
Трое суток не отходили от своих орудий артиллеристы, почерневшие от порохового дыма и копоти. Другие танки, объезжая подбитые и обгорелые машины то здесь, то там, пытались во что бы то ни стало прорваться к Волге.
Едва лишь на рассвете проступили контуры полуразрушенных зданий, как под уклон, на первую батарею старшего лейтенанта Якименко, на бешеной скорости бросились новые танки.
Гитлеровцы рассчитывали на внезапность нападения, на стремительность атаки, на психику, то есть на то, что измученные от трехсуточной бессонницы артиллеристы растеряются, поведут неприцельный огонь.
Но вот закружился на месте, разматывая по булыжной мостовой порванную гусеницу, передний танк, почему-то развернулся и на какие-то секунды подставил свой борт второй, а третий, доломав до основания забор, отгораживавший сад от улицы, укрылся за дымящимся домиком.
- Сейчас мы тебя добьем, гад! - проговорил какой-то сержант-пехотинец и с двумя бойцами, пригнувшись, побежал к домику.
Остальные машины, развернувшись на полном ходу, не снижая скорости, помчались обратно. На булыжнике застыло несколько немецких солдат, так и не увидевших Волгу.
