Мужик между тем включил электрический фонарь, наставил свет прямо мне в лицо, осклабился, демонстрируя полубеззубый рот, полюбопытствовал игриво:
- Давно, небось, не е... Счас положение исправим. Будет тебе и белка, и свисток. С утра я в самой силе.
Рукастый, он разом подгреб меня под себя, обдал смрадом гниющего рта, рванул с меня трусишки...
И тут со мной случилось... В меня, видимо, как говаривалось в старину, вселился бес. Я дико не то завизжала, не то зарычала и всеми своими десятью скорпионьими когтями вцепилась в лицо насильника, а когда он, застигнутый врасплох, отдернулся, оседая на зад, ногой саданула его в самое уязвимое место... И это, вероятно, от его истинно мужского воя посыпалась конструкция, означавшая крышу над берлогой...
Как уж я выбралась из-под обломков - не знаю, но ярость моя, перемешанная со слезами, гнала меня все дальше и дальше от "бомжовых" притязаний. В какой-то момент я, страшась его ответного гнева, словно бы не бежала, а летела над землей... и вылетела, пробежав леском, на широкое шоссе.
Однако не рискнула, ввиду всего случившегося, торчать на нем свечкой, а, перебежав шоссе, заскочила в кустарник и пошла, пошла, пошла... И, лишь пройдя километра три, засветилась у обочины с поднятой рукой. Конечно же, рассчитывала, что меня, девушку, явно истерзанную, побывавшую в переделке, возьмет пусть не первая же легковушка, но третья уж точно. Но проехало семь машин разных пород и расцветок, но ни одна даже не притормозила. Я заплакала... Увы, увы... Хотя лощеный журнал для потенциальных суперженщин "Космополитен" настоятельно рекомендует: мол, перед тем, как прибегнуть к слезам, надо быть уверенной, что они призведлут нужный эффект, то есть хорошо знать того, кого хочешь разжалобить... Но знала ли я их?
Машина остановилась передо мной, когда я уже опустила руку, голову и хвост. Белый "жигуленок", а в нем - женщина. Я без звука забралась на заднее сиденье и - выключилась. Был ли это сон или провал во тьму абсолютной усталости, сродни одури, - не знаю. Но судьбе захотелось распорядиться так, чтобы я пришла в себя не где-нибудь, а в больнице. Сердобольная женщина оказалась врачом.
Все, что стряслось со мной, как потом я вычислила, за три дня, превратило мое тело в раскаленную биомассу. Высокая температура выкинула меня из сообщения человеков разумных. Я бредила, как мне потом рассказали, повторяя одни и те же слова - "вороны"... "крысы"... "дайте автомат"...
Очнулась в тишине душистого вечера. Запах шел от огромного, лохматого букета жасмина, что стоял поблизости на тумбочке. Ме захотелось потрогать прохладный белый цветок. Но рука поднялась с трудом. И тотчас опустилась.
- Ничего, ничего. Все самое плохое позади, - услыхала я голос. Сдвинула зрачки в ту сторону, потом медленно повернула голову.
Постороннее мужское лицо нависло над моим... Постороннее, но с веселым, знакомым блеском в карих глазах.
- Михаил... ты, что ли? Ты же должен быть в Таджикистане, - прошелестел мой голос.
- Много где я побывал! - ответил знакомый бас. - В том числе и в Таджикистане...
- А как ты узнал, что я... Может быть, ты знаешь, как мои... мама... Митька... Маринка с Олежкой...
- Не волнуйся. Живы-здоровы. - Он положил свою лапищу мне на голову и нежно, проникновенно оскорбил: - Безумная! Куда влезла! На одном энтузиазме!
- А ты сам? Твой Таджикистан... Или не признаешь равноправия? В Америке тебя бы феминистки побили туфлями с острым каблуком... Обязательно.
- Оч-чень хорошо! Раз юмор вернулся - девушке жить суждено! - заключил он и потискал мою вялую руку в своей. - Тебе привет от Токарева Николая Федоровича.
Я закрыла глаза. Чтоб пережить момент. У меня опять, пусть ненадолго, но смешалось все в один ком: Михаил, "бомж", Токарев, Интеллектуал-допросчик из комфортабельного подвала, неведомо где расположенного... Даже в животе похолодело: "Они что ж, все заодно?!"
- Где же он... Токарев? - спросила с налетом злой насмешки, а в действительности еле молвила, полузадушенная испугом.
- В госпитале. В него стреляли. Три пули укусили. Одна в голову. Ему всевышний помог. Ни одна, как говорят врачи, не задела жизненно важные центры.
- А я-то думала...
- Убежден: много у тебя накопилось мусорных мыслей. Ты ведь рассчитывала, что как только встретишься с Токаревым - все как по маслу... Верно говорю?
- Верно. В чем же мой просчет?
- За тобой уже следили. Для них не был секретом и номер машины Токарева. Как и его возможности, связи.
- Значит, его из-за меня?
- Не бери в голову. У них с ним старые счеты. Старик им сильно мешал. Продажные шкуры снабжают их информацией с пылу-жару - вот в чем беда. Думаешь - свой в доску, а он автомат наизготовку и по тебе от бедра веером.
- Как интересно... как интересно-то... А можно узнать, кто... кто ты сам? Я ведь думала, ты просто...
- Фотограф? Любитель жучков, паучков, бабочек?
- Естественно. Ты в каком звании-то? Майор?
- Обижаешь, подружка. Бери выше - адмирал всех морей и океанов, включая Памир. Почему замолчала?
Я не спускала с него глаз:
- Потому что отучилась с некоторых пор верить на слово. Ваши документы!
Михаил посмотрел на меня с печалью жалости, сунул руку в карман пиджака, вынул книжечку темно-бордового цвета, развернул и держал так перед моими глазами, пока я не сказала:
- Почему только раз позвонил? Я ждала.
- Потому, чудо заморское, что не было у меня возможностей. Глянь, как хожу.
Михаил встал, направился к двери, припадая на правую ногу.
- Что это?
- А пулька нечаянная. Сама ж знаешь, в Таджикистане этих нечаянных пулек что пчел в улье. Ты, Татьяна, расположена рассказать, где побывала, что повидала? Не мне, я хохотун большой, а очень серьезному человеку?
- Молодому и красивому?
- Есть и такие. Подберем!
- Из тех, кто, "не считаясь с опасностью", "с осунувшимися лицами и воспаленными глазами"?
- Точно. Еще есть вопросы по существу?
- Есть, - я поглядела в зарешеченное окно, на дверь, на потолок, изучила попутно стены, притянула к себе поближе Михаила за лацкан серого, явно парадного пиджака - и произнесла, наконец, то самое, рисковое, потаенное слово, залежавшееся где-то глубоко в печенках-селезенках:
