V

- Сейчас я тебе покажу ночную рубашку, в которой жену Тухачевского увезли на Лубянку. Французская, с кружевами. Ручная вышивка. Все скроено по косой. Этот крой делает фигуру летящей. У Нины Берия, например, было креп-жоржетовое платье - на него ушло тридцать восемь метров.

- У каких же энкавэдэшников ты все это выкупила?

- Это все случайно. Случайно пришли панталоны Лилиной и жены купца Щукина, которая знаменита тем, что из Парижа вернулась с зубом, в который был вплавлен бриллиант. Я меньше всего коллекционер: я вошла в этот мир, и все ко мне притягивается. Сама не знаю почему. Это вал, который идет, и мне кажется, что белье гоняется за мной. Вот я тебе рассказываю и боюсь, что кого-то забыла. А это значит - такое уже происходило, - чье-то белье может обидеться и исчезнуть.

Белье жены Тухачевского принесли ее родственники. Принесли фибровый чемодан, и там лежали вот эта рубашка и трусы - то, в чем ее увезли на Лубянку. Если в приемной Лубянки возвращали чемодан, это значило, что человек расстрелян. Или неожиданно приехал человек из Нижнего Новгорода, разыскал меня: "Я привез вам лифы Веры Коралли". - "А вы откуда знаете?" - "Мне бабушка рассказывала". Я вынуждена этому верить. Я же не спрашиваю у них документов: "Действительно ли это вещи Тухачевской?" Я просто верю.

А с Берией еще интересная вещь. Пришла женщина и рассказала историю своей матери: как та, еще пятнадцатилетней школьницей, шла по улице, возле нее притормозила машина и ее увезли. Судьба девочки, слава Богу, не сломалась. Просто, как рассказала мне ее дочь, после связи с Берией родители увезли ее из Москвы. По тем временам - рядовой, но неприятный случай. А платье жены Берии мне подарили в Киеве. То самое, на которое ушло тридцать восемь метров шелка.

Вот видишь, как выстраивается театр одной женщины. Вещи можно потрогать и ощутить. Они - сгусток энергетики и что-то такое излучают, потому что особенное что-то знают. Эти женщины старше меня, умнее, и их опыт печальнее, чем мой, но это та связь времен, которую я держу в руках. Эти ощущения больше, чем просто рассказанные истории.

- Занимаясь нижним бельем, как ты относишься к своему собственному?

- Как сапожник, который без сапог. Хотя в моей жизни была одна история, когда я воспользовалась эротической силой старых бюстгальтеров. Не безрезультативно.

Шестидесятые годы... Появились колготки, которые убили чулки, белье, нижние юбки. То есть шестидесятые - это практически смерть белья. И только Мадонна вернула его, когда впервые вышла в корсете, который как бы прорывался через мужской костюм. И мода стала прокручивать все темы, которые она прожила за двадцатый век. Прокручивать, смаковать, возвращаться. Все, что накопилось в платяном шкафу за сто лет, периодически выстреливает - то корсет всплывет, то вдруг нижние юбки...

- На основе того белья, которое носят сейчас, какие прогнозы ты можешь сделать в плане социально-политических перемен?

- Ничего хорошего. Сейчас Кейт Мосс - женщина-подро-сток - отошла. Ее сменил тип вампирической тетки, такой сексуальной, манкой, зовущей - это настораживает. Может, женщин надо за-ставить переодеться или мужчин заставить повлиять на них? Чтобы сломать плавное течение моды нижнего белья к войне.

- За сколько времени ты собрала свою коллекцию?

- У меня сейчас больше трех тысяч образцов. Я смотрю на них и думаю: куда девалась эта Атлантида, которая только вчера еще была? Вот женщина ходила в этих панталонах, затянутая в корсет, утопала в кружевах и пахла пачулями. Это Книппер-Чехова. А вот уже Лиля Брик - прозрачное платье с затянутым бедром, бант в волосах. Любовь Орлова или жена Берии - в креп-жоржете, белый вытравленный цвет волос. Потом Брижит Бардо с жесткими торчащими бю-стье из гипюра и хрустящими, как бы не для жизни, капроновыми платьями. Мерилин Монро - сияющая женственность, закованная в синтетику. Какой хороший драматург над всем этим поработал! Так менять женщину! Сейчас, при всем калейдоскопе моды, такой перемены в женщине нет.

В финале этой бельевой истории я испытала потрясение, которого давно не испытывала в театре. На меня надели корсет. Ощущения - из категории острых. Не вздохнуть, не выдохнуть: теперь понятно, отчего дамочки то и дело хлопались в обморок. После того как Севрюкова затянула на моей спине множество шнурков, сама собой нарисовалась осиная талия и руки легли на объемные бедра, также неизвестно откуда взявшиеся. Я была готова к бою.

Что такое репетиция? Это пустой зал и один человек - режиссер командует, как на капитанском мостике. В черном зале тишина. Шорох. Шепот. Шепоток... Оцинкованное ведро в воздухе, как голова повешенного... Еще не развели огня. Дым от свечей клоками ползет по сцене. Он - как вуаль для королевы. Королева вот-вот появится. Неясные звуки и гулкое дыхание бездны, у которой оказались две женщины из XVI века. И до них почему-то есть дело театру "Современник". Здесь известный литовский режиссер Римас Туминас занимается сложнейшей психофизикой двух королев. В эту бездну вместе с режиссером напряженно всматриваются Марина Неелова и Елена Яковлева. Разумеется, не без помощи мужчин, устроивших королевам

Приглашение

на казнь

Странные игры странного режиссера

Оцинкованное ведро как гильотина

Неелова ходит без головы - Яковлевой связали ноги - Королевы извели пять литров воды

Театр - это сексодром - Как лучше отрубить голову - Шиллер здесь ни при чем

Справка. Римас Туминас - режиссер, выпускник ГИТИСа. Первая постановка в Москве - "Мелодия для павлина" (1980 год). В 1991 году основал в Вильнюсе знаменитый Малый театр, до прошлого года возглавлял Литовский национальный театр. Известен своими постановками в Италии, Исландии, Швеции и других европейских странах.

- "Мария Стюарт" - этто очэнь смэшная пьеса, - сказал Римас Туминас артистам на первой встрече, и все поняли, что режиссер с юмором и очень внезапный. В самом деле: как без юмора и на полном серьезе сегодня рассказывать историю о Марии Стюарт - королеве Шотландии, которая, закрутив интригу, решила спихнуть с англий-ского трона свою двоюродную сестрицу Елизавету? Что нам в тех событиях и страстях, когда своих, более страшных, хватает?

Первый акт

Его как такового и нет. Очевидно, чувство юмора литовца позволило ему шиллеровскую пьесу начать играть сразу со второго, проигнорировав первый и без комплексов почикав хрестоматийный текст.

- В пьесе очэнь много болтают, - объясняет он.

Что правда, то правда - слова, одни слова. Им Римас предпочитает жест, эффектный рисунок и завораживающий, жесткий ритм.

На сцене чернота декораций разбавлена пока что тремя оцинкованными ведрами, подвешенными на тросах. Под ними корыто, несколько стульев. Правее над сценой зависла ржавая труба с отколотым куском, как будто его выгрызли. А под трубой что-то вроде стола с зажженными свечами, от которых по всей сцене стелется легкая дымка. Все это придумала команда иностранцев - художник-сцено

граф Адамас Яцковскис и его сын Маркус, сделавший костюмы. Музыка композитора с демонической фамилией Фаустас, что отразилось на сочинении.

В странных декорациях творится нечто странное. Стиль репетиций - под грифом "секретно". То есть - тишина, режиссер не кричит, объясняет артистам все шепотом, как будто находится с ними в заговоре. Обслуга "Современника" удивляется, что даже в перерыве никто за сценой не треплется и не травит анекдотов. Таинственность усиливают любимые слова режиссера: "Ну, нэ знаю, нэ знаю..." и "Навэрно..." Он не выносит вопросов типа: "Откуда я выхожу?"

- Ну хорошо, - говорит он решительно, - в эттом месте надо... - Пауза. Но если я все объясню, мнэ не интэресно будет, - внезапно заканчивает он свой монолог.

Второй акт

В странных декорациях нет ничего постоянного. Артист Максим Разуваев, репетирующий роль Мортимера, шепотом сообщает мне, что мизансцены меняются каждую минуту.

- Но это же путает артистов. Как же вы играете?