Появляется ТЮРЕМЩИК
АНИТ. Пора! (Встает.) Времени не осталось, Сократ. Я объявляю тебе, Сократ: священное посольство ночью прибыло из Дельф, и наступил день твоей смерти. Во дворе собрались твои ученики, твоя жена и дети. Они ждут, когда снимут с тебя оковы. (Жест в сторону Тюремщика.) Он приходил сюда для этого. (Тюремщику.) Уйди пока.
ТЮРЕМЩИК выходит.
Сократ, я могу заключить сейчас под стражу Ксантиппу, Аполлодора, Симия, Кебета и других по обвинению в подкупе тюремщика и в подготовке твоего побега...
СОКРАТ молчит.
И чтобы легче нам было закончить рассуждения о пользе веры, сомнения и философии вообще, я могу открыть тебе, мудрейший из афинян, откуда я знаю о твоем побеге... Нет, не от тюремщика, хотя и от него тоже...
СОКРАТ. (Не выдержал). Откуда, Анит?
АНИТ (не ответил, засмеялся). Но я оставлю их всех на свободе, потому что тюремщик принял деньги по моему повелению. Ты можешь бежать, Сократ. Более того, я пришел просить тебя бежать... Я надеюсь, что в Фессалии у тебя будет время поразмыслить о твоем любимом ученике... и о том, почему он рассказал мне о твоем побеге.
Пауза.
СОКРАТ. Ты хочешь, чтобы я бежал. (Засмеялся.) Это очень похвально, Анит, что ты решил творить зло, не проливая крови... Но возможно ли это? Исследуем.
АНИТ. Отвечай быстрее, Сократ.
Входит ТЮРЕМЩИК.
Ты бежишь в Фессалию?
СОКРАТ. Ты отлично знаешь, Анит, что я никуда не побегу. (Жест в сторону Тюремщика.) Тебе ведь доложили мою беседу с Аполлодором?
ТЮРЕМЩИК утвердительно кивает.
Прощай, Анит. И не мучь меня понапрасну. Мне очень хочется жить. Я был не прав. Оказывается, даже в тюрьме можно жить. Более того, в тюрьме можно многое понять.
АНИТ (не удержавшись от насмешки). Мне всегда казалось, что людям твоего склада совсем не худо побывать здесь. Я даже позаботился о тебе, Сократ.
СОКРАТ. Спасибо, Анит. Жаль, что не смогу ответить тебе любезностью на любезность и убежать в Фессалию...
АНИТ. Ты вспомнил о своих детях, Сократ?
СОКРАТ. Вспомнил, Анит.
АНИТ. А о жене, об учениках?
СОКРАТ. Ио них вспомнил.
АНИТА если я велю кричать на всех углах о предательстве любимого ученика Сократа, это не принесет тебе пользы за гробом?
СОКРАТ. Ты хорошо сделаешь: о предательстве нужно кричать.
АНИТ (Тюремщику). Начинай!
ТЮРЕМЩИК снимает оковы с СОКРАТА.
И пустишь к нему жену и друзей. (Сократу.) Он принесет тебе чашу с ядом и объяснит, как все это половчее сделать. Слушайся его, Сократ, у него в этом большой опыт... Да, жаль! У тебя была длинная жизнь, на твоих глазах построили великие храмы Акрополя, на твоих глазах Афины расцвели и увяли. В последний раз, Сократ...
СОКРАТ. Есть басня Эзопа, Анит. Некий заботливый хозяин решил отмыть своего черного раба, эфиопа, чтобы тот стал белым. Ты знаешь, чем это кончилось.
АНИТ. Мудрый старец. (Засмеялся.) А ты действительно – мудрый. Ну конечно, я не хотел, чтобы ты бежал в Фессалию... И казни твоей не хотел... В казни есть что-то торжественное, страдальческое... А у меня была мечта: убить тебя как собаку... как трусливую собаку при попытке к бегству. И рад, что открываю Сократу эту последнюю истину. Прощай.
СОКРАТ. Я рад, что не ошибся: зло всегда порождает кровь.
АНИТ уходит.
ТЮРЕМЩИК (заканчивая снимать оковы). Сейчас придут твои друзья и жена. Но сначала давай договоримся, когда приготовить чашу.
СОКРАТ салится на ложе и медленно, с наслаждением растирает затекшие руки и ноги.
СОКРАТ. Как только они уйдут, сразу неси мою чашу. ТЮРЕМЩИК Вот это разговор! Молодец, старичок! (Распахивает двери.)
Входят КСАНТИППА и ученики СОКРАТА Среди них ПЕРВЫЙ и ВТОРОЙ.
СОКРАТ (продолжая со счастливой улыбкой растирать ноги). Какая странная вещь, друзья. То, что люди зовут приятным и сладостным, подчас поучительно уживается с тем, что принято называть мучительным, больным. Они будто срослись в одной вершине – кто получит одно, вскоре получит и другое. Еще недавно моим ногам было тяжело и больно от оков, а теперь всему моему телу сладостно и приятно. Тема для басни Эзопа.
ВТОРОЙ (стараясь говорить весело). Кстати, меня спрашивало уже несколько человек, правда ли, что ты вдруг начал сочинять стихи?
ПЕРВЫЙ. Это неправда. Сократ сочинял в тюрьме не свои стихи, а перелагал древние басни Эзопа.
СОКРАТ (будто не слыша Первого ученика, обращаясь только ко Второму). Знаешь, Аполлодор, в течение жизни мне часто снился сон, будто чей-то голос говорил мне: «Сократ, потрудись на поприще муз». Я считал, что я так и делаю, ибо философия считается величайшим из всех искусств муз. Но в тюрьме... в тюрьме философия не всегда утешает. И вот после болезни, когда в моей душе проснулось ликование, я попытался творить на самом обычном для муз поприще – я начал слагать стихи.
ВТОРОЙ. И что же?
СОКРАТ. Оказалось, нельзя творить стихи при помощи разума. Оказалось, поэты летают. И только тогда приносят свои песни, собранные в садах и рощах муз. Поэт – это существо легкое, крылатое и безумное. И творить он может, только когда сделается исступленным, вдохновенным, чего не позволяет мне мой скучный разум. И потому я оставил свои жалкие потуги и сочинил всего один гимн в честь Аполлона. Ведь благодаря празднику Аполлона в Дельфах я прожил этот лишний месяц, и не поблагодарить его было бы невежливо. (Отдает гимн Второму ученику.) Ты передашь это сегодня священному Хору, когда он сойдет на землю Афин.
КСАНТИППА. Я не могу так! Я не могу!
СОКРАТ. Ксантиппа... Ксантиппа...
КСАНТИППА (бессвязно). Я не могу, Сократ! Я просто не могу.
СОКРАТ. Уведите ее!
Ученики держат КСАНТИППУ.
КСАНТИППА. Нет! Все, все, я буду молчать! Я буду молчать! Я должна все это до конца увидеть. Ты слышишь? Я должна быть с тобой до конца, чтобы ты знал, что я тебя люблю.
СОКРАТ (Второму). Ксантиппа – женщина, но что с тобой, Аполлодор?
КСАНТИППА вырывается из рук учеников, падает на пол и ползет к СОКРАТУ.
(Опускается на колени.) Ну, давай поговорим, Ксантиппа. Ты ведь стала у меня совсем мудрая.
КСАНТИППА (шепотом). Совсем мудрая.
СОКРАТ. Ты уже научилась беседовать со мной. Не так ли?
КСАНТИППА. Научилась.
СОКРАТ. Тогда слушай: ты ведь знаешь, что ни одна птица не поет, если она страдает...
КСАНТИППА. Знаю.
Они стоят на коленях друг против друга.
СОКРАТ. Тогда ответь мне, почему лебеди, почувствовав свою смерть, заводят такую громкую, такую счастливую песню? Отчего они ликуют?
КСАНТИППА (ничего не соображая). Отчего они ликуют?
СОКРАТ. Значит, смерть – это не всегда страдание. А ведь лебеди – это вещие птицы и принадлежат все тому же Аполлону. Ты поняла?
КСАНТИППА (целуя его руки). Я поняла.
СОКРАТ. Теперь ответь мне, Ксантиппа, свойственно ли настоящим философам пристрастие к так называемым наслаждениям: к питью или еде? Ответь мне.
КСАНТИППА. Свойственно... Несвойственно. (Вцепилась в руку Сократа.)
СОКРАТ. А к остальным удовольствиям, начиная с тех, что относятся к уходу за телом – например, щегольские сандалии, красивый плащ,– ценит ли все это истинный философ или не ставит ни во что, кроме самых необходимых?
КСАНТИППА (бормочет). Несвойственно... Свойственно...
СОКРАТ. Молодец. Ксантиппа! Стало быть, истинный философ на протяжении всей своей жизни постепенно освобождает свою душу от прихотей тела. И когда наступает час его смерти, что с ним происходит?
КСАНТИППА. Что с ним происходит?
СОКРАТ. Душа обычного смертного разлучается с телом оскверненная и замаранная. Всю жизнь она угождала своему телу – его страстям и наслаждениям. Она настолько срослась с телом и зачарована им, что не считает истинным ничего, кроме утех тела, то есть того, что можно осязать, выпить, съесть или использовать для любовной утехи. Все смутное, незримое она боится и ненавидит. И оттого мучительно такой душе расставаться с телом и жизнью. Не то философ! Ксантиппа, я никогда не заботился о теле. Я победил все его желания, – и теперь, вступая в пору, когда оно будет докучать мне своими слабостями и мешать мне мыслить, я расстаюсь с ним легко, без сожаления, как лебеди. Я убегаю из-под его стражи. Это не страдание, Ксантиппа. Я покидаю землю легко, с осознанной любовью ко всем живущим. Считай это просто выздоровлением моего дряхлого тела. И как при выздоровлении приносят богу Асклепию в благодарность в жертву петуха, – сделайте так, когда я закрою глаза.
