И он стал связывать ту увиденную вчера трещину на улице с предутренним толчком, силу которого он безошибочно определил в четыре балла, второй и третий были чуть слабее - три и два балла. Он с грохотом придвинул кресло к столу и стал записывать рваные обрывки мыслей: "...серия толчков почти равной силы - предваряющий рой", "...на улице Кафамова - трещина, разрыв земли, местами до десяти сантиметров и до полуметра на тротуаре, уходящая до перекрещения с улицей Бородинской. Заметно поднятие почвы, что и явилось причиной этого разрыва".

Взгляд его упал на папку, куда было втиснуто уже готовое, отпечатанное сообщение все о тех же артезианских колодцах. В нервном порыве Давлятов схватил папку и, бросив ее под ноги, стал топтать с криком:

- Лженаука! Как смел я мечтать... через всю эту ложь добиваться почестей и званий?! Академика пророчили мне в родном институте! Все, отныне я порываю с ними! И пусть будущие мои муки, насмешки надо мной и издевательства будут искуплением! - Потухший было дух избранничества вновь вспыхнул в Давлятове со жгучей силой, и он, спешно собрав со стола исписанные листы, выбежал из комнаты, бросился через двор к воротам, боясь опоздать на конгресс, где он выступит с таким ошеломляющим предостережением о грядущей беде, что все содрогнутся от ужаса.

Давлятов выбежал из ворот, и соседский мальчик Батурбек, стоявший у дома напротив и будто нарочно поджидавший ученого-сейсмолога, чтобы переброситься с ним двумя-тремя словами об утреннем землетрясении, был страшно поражен. Давлятов, едва показавшись, словно провалился сквозь землю - ничем другим нельзя было объяснить его странное исчезновение в ту же минуту, когда он переступил через порог своего дома. Подумав, что появление Давлятова ему просто померещилось, мальчик еще более поразился, когда из давлятовских ворот выбежал совсем незнакомый гражданин и бросился вдоль белой стены, причем выбежал он с таким видом, будто всегда жил здесь. Только мелькнуло его измученное, болезненное лицо, и мальчик, сам не понимая отчего, обратился к незнакомцу с традиционным утренним приветствием:

- Как спалось, дядя Салих?!

Давлятов, вдруг появившийся опять уже на середине улицы, остановился на мгновение, пропуская пробегавшую мимо верблюдицу с надрезанным правым ухом - меченую, и мальчик, наблюдавший за всей этой картиной, отпрянул назад и забежал в свои ворота, чтобы рассказать об увиденном отцу, хотя и знал, что отец - ответственный работник, который в эту самую минуту ждал приезда своей персональной машины, - не поверит в бредни сына, хотя, как и все атеисты, он должен быть суеверен.

"Эта верблюдица служит вам знамением, - шептал Давлятов, торопясь на трамвайную остановку, - оставьте ее пастись на земле Божией, не делайте ей никакого вреда, чтобы не постигла вас лютая казнь... Знаете ли вы, что я, Салих, послан от Господа своего? Но считавшиеся великими народа сего сказали: мы отвергаем то, во что веруешь ты..."

Сворачивая к выходу на улицу Батумскую, Давлятов вновь увидел эту верблюдицу. Она споткнулась почти у самых его ног и повалилась с тяжелым храпом на бок, подняв копыта, и кровь из перерезанных на ее шее жил потекла на землю. Чтобы не испачкаться кровью умирающей верблюдицы, Давлятов отбежал в сторону и бросился к остановке через переулок, все повторяя:

- Упорно действовали великие против повеления Господа и сказали с усмешкой: "Салих, наведи на нас то, чем грозишь нам, если ты из посланников..." И тогда землетрясение потрясло их, и наутро они в своих жилищах лежали поверженными ниц... А Салих отошел от них, сказав: "Народ мой, я передал вам то, с чем послал меня Господь мой: я был для вас советником, но вы не любили советующих..."

Звякнул трамвай, перебив мысли Давлятова, и он на ходу вскочил в вагон, пытаясь пробиться подальше от кондуктора в толпе пассажиров, ибо, как назло, именно в это пророческое утро у него не было даже пятака, чтобы расплатиться за проезд, - все, до последней копейки, потратил он вчера на подарок презренной женщине, которая вызвала в нем горькое раскаяние и очищение от скверны разврата.

IV

Ворвавшись с горящими глазами в зал конференции и протискиваясь прямо к трибуне мимо лениво рассаживающихся по своим местам участников, Давлятов забыл о том, что по регламенту сначала будут выступать действительные члень( Академии, затем просто члены, не заслужившие пока к своим титулам этого деликатного словечка "действительные", и далее по очереди доктора и кандидаты наук, а уж потом, где-нибудь перед самым закрытием форума, должны были дать слово ему. Об этом он вспомнил, почти вплотную приблизившись к пока пустующему столу президиума; с горечью подавив обиду, сел, против обыкновения, не где-то в задних рядах, прячась инстинктивно от начальства, а нахально в первом ряду, где обычно рассаживаются не избранные в президиум, чем-то обделенные академики. Сел и сразу ушел в себя, переживая свое предстоящее скандальное заявление, и так просидел, не вслушиваясь в речи ученых ораторов, и из-за боязни потерять нить рассуждений не встал со своего места во время первого короткого перерыва.

Проходящий мимо Айтзаров - шеф по отделу - удивился, заметив Давлятова, сидевшего в соседстве с академиками, хотел даже съязвить по этому поводу, но вздрогнул, заметив, что Давлятов как-то вызывающе дерзко посмотрел в глаза шефу, будто уличал.

- Что же это вы, голубчик... опоздали? - сказал Айтзаров, желая сбить с подчиненного спесь.

- Если б опоздал, то пристроился бы где-нибудь сбоку, в последнем ряду. Логично? - вопросом на вопрос ответил Давлятов, ерзая от возмущения в кресле.

"Логично", - хотел было ответить удивленный шеф, но его уже отвел, обняв за плечо, в сторону восточно-среднеазиатский делегат-коллега, пожелавший сыронизировать по адресу основного докладчика - сейсмосве-тила из Москвы.

Давлятов же никак не мог успокоиться: эта краткая встреча с шефом взбодрила потухшую было интригу, многодневную, умопомрачительную интригу, связанную с выбором того, кому из шести младших сотрудников отдела выступать с сообщением на таком представительном конгрессе - сообщением пусть даже из десяти невнятных слов, зато могущим сыграть свою роль в научной карьере оратора. Случайно жребий пал на Давлятова. Впрочем, если уж говорить начистоту, случайного здесь как раз ничего и не было, а все было очень даже не случайно, ибо Айтзаров желал приблизить к себе единственного в отделе холостяка, чтобы женить его на своей засидевшейся в девках дочки шефа...

Эта короткая встреча с шефом чем-то подзадорила Давлятова... и вот уже он был опять на трамвайной остановке. А когда примчался на улицу, где у его ног свалилась верблюдица, увидел по следам на асфальте, что оттащили ее в большой двор, где человек десять мужчин с кривыми ножами разделывали тушу, отрезая с разных ее сторон лакомые куски. Увлеченные своим делом, они даже забыли закрыть ворота, чтобы никто из посторонних с улицы не мог увидеть их... И когда он переступил через порог, возмущенный такой картиной, мужчины закричали, замахиваясь в его сторону ножами:

- Лжец! Сумасшедший! Если ты сейчас же не сгинешь - обижайся на себя! Иди и наведи на нас то, чем грозишь, если ты из посланников...

Он отпрянул назад от ворот, закрывшихся с шумом... и когда вернулся в зал конференции, удрученный, не сразу заметил Айтзарова, говорящего с трибуны.

Давлятов наизусть знал доклад, который читал сейчас его шеф, - "Радон - предвестник землетрясения", потому что всю работу написал за него сам. Сейчас же газ радон, незадолго до землетрясения поднимающийся из колодцев... то есть все, что пытался внушить Айтзаров, показалось Давлято-ву таким забавным, что в тот момент, когда оратор уже почти убедил конгресс в правильности своей гипотезы, Давлятов, сидящий в первом ряду, вдруг громко хмыкнул:

- Вздор! Ненаучно! Бездоказательно! - Для пущей убедительности вскочил с места и замахал руками. Затем тут же сел, будто разом утомился от непосильного порыва, и опустил голову, уставившись в паркетный пол, блестевший как зеркало.