- Верно. Поэтому мне хотелось бы еще раз подняться на холм. А вы оставайтесь...
- Я бы тоже желал, - на всякий случай пробормотал старик, еще раз высказывая готовность помогать Бессазу.
- Вы утомитесь... ведь подъем?
- Сделаем так: я закончу стрижку бороды и поднимусь за вами...
- Мне хочется вернуться до сумерек...
- Тогда разрешите, на всякий случай, подождать вас внизу, - сказал старик, возвращаясь на кухню и щелкая ножницами вокруг своей бороды.
Бессаз согласно кивнул, но старик уже и не смотрел на него, уверенный, что они договорились, Бессаз быстро прошел через площадь, поеживаясь от прохлады, и взобрался наверх, не обращая внимания на бормотания под крышами. Только раз, когда ему показалось, будто заговорили они о трубке, Бессаз остановился. И вправду, кто-то сказал: "Мы забыли отнять у него и трубку", - на что возразили: "И сотня таких трубок не покроет его долгов..."
Бессазу сначала показалось, что речь идет о том, чтобы отнять трубку у него, - это был бы слишком дерзкий поступок, за который он будет беспощадно наказывать.
Но подумал: о каком долге идет речь? И как мог чужестранец задолжать им? Нелепость! Хотя... впрочем, чужестранец мог быть купцом, привез сюда ножей или сабель, всякий железный хлам, но его так надули мушрики, что он разозлился, да еще остался в долгах.
Бессазу сделалось дурно от всех этих головоломок, и он решил не думать, чтобы не отвлекаться от главного. Если будет в этом нужда, он спросит - и староста разъяснит ему, о каких долгах они говорят...
Бессаз, поднявшись на холм, стал обвязывать себя веревкой. И спустился он на этот раз к прикованному легко, без трепетного волнения и, едва уперся коленом об его живот, заметил, что корка соли на трупе стала еще толще.
Куски обвалившейся скалы, видно, все время испарялись, и соляной вихрь, поднимаясь наверх, закрыл прикованного еще одним слоем. Пройдет немного времени, и несчастный, если его не снимут со скалы, полностью закроется панцирем и уйдет в скалу, а холм примет такую же форму, как до обвала. А после сильного ливня или землетрясения опять треснет - и так бесконечно, прикованный будет то исчезать, то снова появляться, если жители деревни не догадаются предать его тело земле, насыпав сверху холмик из песка.
Но все это никак не взволновало Бессаза, был он озабочен тем, как просунуть прикованному в руку камышовую трубку, чтобы посмотреть на него в такой позе.
Дыра, откуда Бессаз только вчера вынул камыш, уже заметно сузилась, и ему пришлось сильно наклониться. От неосторожного движения он почувствовал боль в спине, которую он ранее никогда не ощущал. Будто невидимая болезнь, тихо, исподволь подтачивающая его, вдруг дала о себе почувствовать тупой болью...
- Боль то утихала, то опять беспокоила, - сказала черепаха. Начиналась она здесь, - она подняла и показала свой хвост, - затем пробегала по спине до самой шеи и, отдавшись в голове, исчезала, оставив слезы на глазах...
Услышав об этом, Тарази вдруг непроизвольно пощупал свое горло и поморщился, словно боль, о которой рассказывала черепаха, передалась ему и он с трудом подавил ее в себе, проглотил. Еле заметный жест этот, однако, не ускользнул от взгляда черепахи, и она, воспользовавшись мимолетным состоянием Тарази, сделала паузу, чтобы отдышаться.
Мы уже упоминали о том, что не только Тарази изучал черепаху, но и черепаха подмечала его смешные привычки и жесты и часто передразнивала его, чтобы развеселить Абитая. Но с каждым днем, то ли от естественных внутренних изменений, то ли оттого, что человеческая ее половина во время противостояния планет и особенно в полнолуние начинала преобладать над звериной, она не только подмечала все внешнее в Тарази, но и, делаясь тоньше, чутче, чаще задумывалась над жизнью тестудолога. Конечно, задумывалась не в нашем, человеческом смысле - продолжительно и настойчиво, ища в нем слабости и пороки и злорадствуя, а урывками, часто бессвязно... просто мысль мелькала и забывалась, не оформившись...
Не секрет, что слуги знают все о своих хозяевах, а Абитай, не будучи исключением, рассказывал черепахе все, что узнал о Тарази от Армона, то, что сам подсмотрел и подслушал...
- Отовсюду его гонят, как блаженного. Всюду он чужой, неуживчивый. Внешне спокоен, будто наплевать ему на всех... но - нет! мятежный... и душа его всегда в загадочном смятении! Что он ищет? Ересь сочинил, как господь принимает посетителей. - И Абитай выразительно покрутил пальцем возле своего виска. - Представляешь? Ему руку за это хотели отсечь, язык вырвать... И правильно бы сделали. Ведь посуди сам: аллах создал людей, зверей и птиц в том облике, в котором они существуют неизменно со дня творения... А он задумал дерзнуть. Упрямый, холодный... Боюсь, если ему удастся вмешаться в божественное ремесло и что-то сделать... лучше не попадаться ему на глаза. Он меня, даджжаль [Даджжаль - буквально: антихрист (араб.)], - ударял себя в грудь Аби-тай, - просто так, ради прихоти или утоления злобы, превратит в змею... и тогда потянет меня лентой в темную, сырую нору... Может, он и жену свою постылую желал превратить в гиену, а она, ужаснувшись, сбежала от него, забрав детей...
- Он был женат? Никогда бы не подумал, - усмехнулась черепаха, но тут же смягчилась, прониклась жалостью к Тарази.
Мысль снова начерталась в ее мозгу прерывистыми пунктирами: чего он ищет? Одинокий... Что тревожит? Что режет его на части? И даже она своим куриным умом понимала, как несчастен Тарази, несмотря на свой нормальный человеческий облик.
Но наш тестудолог был по-прежнему безжалостен, не позволял черепахе расслабиться, ибо, услышав о приступах блуждающей боли в теле Бессаза, сразу сообразил, что рассказ подошел к важному месту.
Но до того как начался очередной, более продолжительный приступ, Бессаз успел засунуть в руку прикованному трубку и, приглядевшись внимательно, понял по его позе, что трубка была насильно втиснута ему в кулак уже после того, как несчастного приковали. Видно, убийцам было мало того, что они заковали его в цепи, для впечатляющей картины посрамления не хватало этой трубки.
Пока Бессазу казалось, что он так умно догадывается об этих тонкостях казни, пары снова покрыли трубку слоем соли, и Бессаз уже не мог ее вынуть обратно. Жаль, лопатку, которую так настойчиво всовывал ему в руку староста, он не взял.
Бессазу ничего не оставалось делать, как поспешить на площадку, ибо почувствовал вдруг приближение нового приступа. Он только успел отвязать веревку с ноги, и боль, на сей раз резкая, нестерпимая, пронзила его всего.
В дурном настроении Бессаз спустился с холма, и староста, ждавший его внизу, в беспокойстве спросил:
- Что-нибудь случилось? Вы бледны...
Бессаз решил скрыть свое недомогание, ибо заболевший судья мог вызвать у всех лишь иронию. Он поспешил успокоить старика:
- Просто устал. Спуск сегодня был трудным. Но зато я сделал важное наблюдение. Так что через денька два я смогу возвращаться в город...
- Нет, не так скоро. Я не отпущу вас, - сказал староста, дружески взяв Бессаза под руку. - Вам надо будет отдохнуть в наших краях после столь сложного дела. Ведь кроме деревни и этого холма, один вид которого удручает человека, у нас есть прекрасное место для охоты. Совсем недалеко, у озера, там много дичи, а в камышах - тигры. Нет, нет! Если потребуется, я напишу вашему начальству, чтобы оно разрешило вам остаться... Они не откажут, зная мое одиночество и тоску по общению с образованными людьми. Могут же они хоть раз понять чувства бедного имама?..
- Разумеется, поймуг, - сказал Бессаз рассеянно, боясь, как бы не повторился приступ еще до того, как они зайдут в дом.
Прислушиваясь к каждому своему движению, он поспешил к себе в комнату, извинившись перед стариком.
- Вы не против, если я немного прилягу? А через часик-другой расскажу вам о своих выводах...
- Ради бога! - засуетился старик, поправляя Бессазу постель; - А я пока попрошу Майру приготовить что-нибудь вкусненькое...
