Помню, как прибыл к нему в эскадрилью прямо из летной школы молодой пилот. Вид парень имел жалкий - поношенная шинель, старые кирзовые сапоги. Ежится на морозе, приплясывает от холода. Сходил было с вещевым аттестатом в отделение снабжения БАО, а там начальник, или "начвещ", как у нас их называли, заявил, что летного обмундирования на складе нет и когда будет - неизвестно. Сам же сидел в теплой куртке и меховых унтах. Узнал об этом Локтионов, вскипел мгновенно и тут же решил проучить интенданта. От имени командира полка комэск срочно вызвал его на аэродром. Тот приехал на полуторке - пешком "начвещ" не ходил. К его приезду Локтионов выстроил летчиков эскадрильи в шеренгу. Спрыгнув с подножки машины, тот подошел к строю - в теплой куртке, унтах. Локтионов, сдерживая себя, поздоровался, спросил:
- Куревом не угостите?
"Начвещ" с готовностью вынул коробку редкого тогда "Казбека".
- Хорошо живете, - насупился комэск. - А мы вот махорочкой дымим. - И, пустив пачку по кругу, добавил: - Угощайтесь, товарищи.
Коробка "Казбека" быстро опустела - к "начвещу" вернулась пачка махорки. Затем Локтионов подвел снабженца к прибывшему летчику и спросил:
- Видите, как одет этот летчик? - И, уже не скрывая гнева, перешел на высокие ноты: - Он должен фашистов бить! А вы срываете ему боевые вылеты. Эт-то же п-преступ-пление. Тт-риб-бу-налом п-пахнет!
От волнения комэск Локтионов начинал заикаться. Наконец, взяв себя в руки, он жестко приказал:
- А ну-ка, отдайте летчику куртку и унты. Они вам не положены.
"Начвещ" начал растерянно раздеваться, передал новичку теплые вещи, взяв его шинель и сапоги.
- Ну вот, теперь т-трибунала не будет, - успокоился Локтионов...
В другой раз летчики пожаловались своему командиру на питание в столовой. Нагрузки в боях были огромные, энергии уходило много, а пищевые продукты в ту пору были не ахти какой калорийности. Многим, особенно тем, кто покрупнее комплекцией, их явно не хватало. Тут хотя бы количеством пищи взять, но в столовой летчики получили отказ. Тогда Локтионов вызвал повара и задал ему вроде бы не относящийся к делу вопрос:
- Вы давно не получали наград?
- Давно, товарищ капитан.
- А хотите получить?
- Так кто же не хочет, товарищ капитан?
- Тогда слушайте меня внимательно. У вас попросят добавки один раз дайте. Попросят второй раз - снова дайте и улыбайтесь. Это и будет для вас высшая награда - значит, ваше кулинарное искусство нравится летчикам. Так что не лишайте себя наград, а летчиков - добавок. Договорились?
- Так точно, товарищ капитан! - ответил смышленый повар.
Жалоб на него больше не поступало...
Что и говорить, справедлив и заботлив был комэск Локтионов. Летчики эскадрильи отвечали своему командиру отвагой, преданностью в бою и готовностью отдать за него жизнь.
А полк вскоре получил приказ перебазироваться ближе к линии фронта. Надо признаться, мы готовились выполнить его с большой радостью: летим к врагу, а не от врага. Однако Новый год встречали еще на старом месте.
Собравшись в штабе, мы от души пожелали друг другу полной победы. Волнующе прозвучал для всех перезвон Кремлевских курантов на Спасской башне - будто сама Москва, родная и близкая, обратилась к нам через расстояния... По радио выступал М. И. Калинин. Агитаторы, слушавшие в штабе полка его выступление, йотом рассказывали о содержании речи всесоюзного старосты однополчанам. В новый год мы вступали с новым зарядом энергии, готовые выполнить любой приказ Родины.
5 января 1942 года. Получено задание на разведку в районе Матвеева Кургана. Вылетел Василий Максименко и в воздухе столкнулся с вражеским разведчиком. Немец попытался ускользнуть от нашего истребителя на бреющем. Но Максименко разгадал его замысел и открыл счет сбитым самолетам противника в новом году.
В январе мы перелетели на полевой аэродром у совхоза Лозы, расположенного неподалеку от железнодорожной станции Ровеньки. Здесь пробыли до 3 марта, перезимовав самые лютые недели 1942 года. Ураганные степные ветры срывали со стоянок наши боевые машины. От техников самолетов требовались героические усилия, чтобы тросами и фалами прикрепить их к мерзлой земле. Мороз, затяжные метели, гулявшие по Донецкому кряжу, будто подкарауливали людей. Сколько обмороженных лиц, рук и ног пришлось спасать полковому врачу! Карп Севастьянович Кондрычин трудился день и ночь, не щадя ни сил, ни времени, ни собственного здоровья. Своей деликатностью, неброской, но действенной самоотверженностью он напоминал нам лучших земских врачей чеховских времен.
Нельзя было отказать в самоотверженности и работникам ремонтных бригад. В жесточайших условиях небывало холодной зимы они умудрялись ставить своеобразные трудовые рекорды: например, по нормам на замену мотора требовалось 22 - 24 часа, а они проделывали эту операцию за 8 - 10 часов в полевых условиях. А погода стояла такая, что нередко в вихре метели невозможно было ничего разглядеть на расстоянии 10 - 15 метров. Случалось, техники подолгу кружили в снежной мгле по аэродрому в поисках стоянки самолета, а она находилась рядом.
В один из вьюжных февральских дней в землянке на аэродроме, где возле печки-"буржуйки" грелись летчики полка, появился - правда, с опозданием месяца на полтора - настоящий дед-мороз: брови и ресницы заиндевели, меховой комбинезон весь белый от снега, на голове снежная шапка, не хватало только бороды да мешка с подарками. Впрочем, само появление нежданного гостя оказалось для всех дорогим подарком. Когда растаял иней, проступила иссиня-черная смоль бровей, тонкий нос и озорная улыбка на смуглом лице, все узнали Кубати Карданова. Около двух месяцев назад он был тяжело ранен в бою и, попал в госпиталь, как мы думали - надолго.
Нашему изумлению не было конца. А Кубати отыскал глазами командира полка и лихо отрапортовал:
- Товарищ майор! Старший лейтенант Карданов вернулся из госпиталя. Готов выполнять любые боевые задания!
Маркелов обнял Карданова:
- Вижу, Кубати, что вернулся. Дай рассмотреть тебя хорошенько. Смотри, какое лицо - чистое да гладкое. Ай да врачи, ай да молодцы!
Было чему удивляться. В канун Нового года, 27 декабря, Карданов возглавил боевой вылет четверки наших И-16 на штурмовку артиллерийской батареи врага в районе Матвеева Кургана.
Она упорно мешала наступлению наших войск, и нужно было заставить ее замолчать. В первых двух заходах летчики подбили два орудия, уничтожили артрасчет и пошли было на третий заход, но в этот момент их внезапно атаковала четверка "мессершмиттов". С земли немецких истребителей поддержали зенитки. И вот в кабине самолета Карданова разорвался снаряд. Девять осколков, как потом подсчитали врачи, впились в лицо Кубати, которое мгновенно залило кровью. Правый глаз закрылся вообще, левый видел, если поддерживать веко.
И все-таки Карданов продолжал бой, одной рукой управляя самолетом. Вражеские истребители атаковали наших "ишачков", но, ничего не добившись, убрались восвояси. Только после этого истекавший кровью Карданов позволил своей группе повернуть домой. И лишь тут его ведомые заметили, что командир как-то странно ведет машину: она кренится у него из стороны в сторону, нос самолета рыскает то вверх, то вниз. Поняли летчики - ранен Карданов, и, окружив его самолет, увидели, что он левой рукой веко поддерживает, значит, управляет машиной только правой, а это очень сложно: пилотированием самолета обычно заняты обе руки. Карданов сквозь кровавый туман тоже заметил товарищей, и в отяжелевшей голове молотком застучала мысль: "Только бы дотянуть до аэродрома..."
Не надо быть специалистом, чтобы понять, какие усилия и летное мастерство потребовались от летчика, чтобы посадить в описываемой ситуации боевую машину. А он после этого еще нашел силы доложить командованию о результатах вылета. И лишь тогда медленно опустился на руки подоспевших товарищей.
Почти два месяца провел Карданов в госпитале - немного в расчете на ранения, а летчику казалось, что вечность. Чуть ли не через неделю он начал упрашивать врачей, улыбаясь и скрывая при этом боль (давали себя знать медленно заживающие травмы лица):
