– Не стоило пачкаться, – заметил Шаланда. – Это был бы самосуд. Вы правильно поступили.

– Я полностью уверен, что и Коляна он порешил!

– Этим занимается следствие, – проговорил Шаланда, смущенно косясь в сторону Пафнутьева, который, конечно же, слышал этот пустой разговор. «Откуда у Шаланды, самолюбивого и тщеславного, может быть зависимость от этого красавца? – озадаченно думал Пафнутьев. – Наверняка тот что-то подарил моему другу Шаланде, наверняка что-то сумел ему сунуть. Или поприжал? Нет, из-за подарка Шаланда не станет вот так пластаться… И запугать его непросто».

– А если будет доказано, что именно старикашка Коляна убил, что ему? Расстрел?

– Суд решит, – промямлил Шаланда, хотя мог бы совершенно твердо сказать, что за подобное расстрела не полагается, за подобное можно в худшем случае получить лет десять. Но, видимо, не хотел расстраивать гостя.

– А я бы таких стрелял на месте! – Парень оглянулся на Пафнутьева, догадавшись наконец, что не зря сидит в углу этот человек, не зря его терпит Шаланда.

– Кажется, ведут, – сказал Шаланда и выразительно посмотрел на Пафнутьева – для него он произнес эти слова, хотел предупредить, дать время подготовиться. Но Пафнутьев никак на его слова не отозвался – его лицо оставалось таким же сонным. Откинув голову к шкафу, он, кажется, даже немного подремывал.

– Ваш человек? – вполголоса спросил парень у Шаланды, кивнув в сторону Пафнутьева.

– Наш, – сдержанно ответил тот.

В это время открылась дверь и на пороге возникла сухонькая фигурка невысокого человека со сведенными назад руками. Был он сутул, седые волосы всклокочены, смотрел исподлобья из-под густых, кустистых бровей. Конвоир, видимо, подтолкнул его сзади, и старик резко шагнул в кабинет, но тут же попятился.

– Ну что, батя, сразу тебя добить или постепенно? – поднялся парень во весь свой громадный рост.

Старик не ответил, но и не отвел глаза в сторону, не попятился.

– Спокойно, спокойно, – Шаланда наконец проявил решительность и, выйдя из-за стола, оттеснил парня от старика.

– Все равно ему не жить! – во весь голос заорал парень. – Найду и через десять лет, и через двадцать… Вот этими руками задушу, чтоб знал, от кого смерть принимает и за что! – парень потряс растопыренными ладонями перед лицом старика.

– Начнем очную ставку, – проговорил Шаланда, усаживаясь за стол. – Потерпевший, скажите, этот ли человек совершил на вас нападение в подъезде дома, где вы живете?

– Он самый! – кивнул парень. – Этого вонючего старикашку я и среди ночи узнаю. Я его на ощупь узнаю! Почему мне было не удавить его там, на лестнице, понять не могу!

– Не все же тебе давить, – хрипло проговорил старик. – И на тебя управа найдется.

– Ха! Заговорил! – не столько возмутился, сколько обрадовался парень. – Надо же! Голос прорезался!

– Скажите, гражданин Чувьюров, – вмешался Шаланда. – Признаете ли вы, что совершили нападение на присутствующего здесь Оськина Евгения Николаевича?

В этот момент старик пошатнулся и, чтобы не упасть, оперся рукой о спинку стула. Справившись со слабостью, он снова распрямился.

– Сядь! – Шаланда властно указал на стул, за который только что держался старик. Не глядя, тот нащупал спинку стула и осторожно опустился на него, сложив руки на костистых коленях. – Отвечайте, Чувьюров! Это вы нанесли рану гражданину Оськину?

– Было дело, – кивнул Чувьюров.

– И Коляна ты убил, дерьмо собачье? – взвился Оськин. – Признавайся, сучий потрох! Ты убил Коляна неделю назад?!

Старик поднял голову, в упор посмотрел на красного от злости Оськина и негромко, почти шепотом произнес:

– Сам ты сучий потрох.

Оськин, не сдержавшись, вскочил, шагнул к старику, захватил на его груди все одежки, приподнял так, что ноги старика оторвались от пола, и прошипел в лицо:

– Я тебе этого не забуду! Понял? Подыхать будешь, а меня вспомнишь! Собственными кишками удавишься!

Рванувшийся из-за стола Шаланда разнял их и снова усадил на стулья.

– Предупреждаю! – заорал он. – Друг друга не касаться! Иначе обоих рассажу по клеткам. Понял? – обернулся он к Оськину, решившись наконец повысить голос. Но тот, кажется, не заметил перемены в поведении Шаланды. – Повторяю – рассажу по клеткам!

Шаланда с грохотом выдвинул ящик стола, вынул штык с черной ручкой и припечатал его к столу рядом со стеклом.

– Твой штык? – спросил он у Чувьюрова.

Тот в ответ лишь криво усмехнулся и отвернулся к окну, где сидел Пафнутьев, молча наблюдавший происходящее.

– Отвечай – твой штык?

– У тебя же спрашивают, пидор ты позорный! – Оськин опять вскочил, бросился к старику, но тот увернулся, попытался было шагнуть к двери, но Оськин догнал его, схватил сзади за лицо и поволок обратно к столу Шаланды. Он так захватил старика, что ладонь перекрыла ему и рот, и нос. Не в состоянии вдохнуть, тот лишь умоляюще вращал глазами. Но Шаланда, видимо, решив проучить гонористого преступника, не торопился прийти ему на помощь.

И тут произошло нечто совершенно неожиданное – когда парень волок старика мимо стола, тот в последний неуловимый момент успел схватить штык со стола и, не глядя, наугад, с силой несколько раз ткнул им за спину, в то место, где должен был находиться Оськин.

То ли старик так удачно рассчитал направление ударов, то ли находился в таком положении, что просто не мог промахнуться, но все три или четыре удара достигли цели – штык каждый раз до рукоятки погружался в полноватое, мясистое тело Оськина, мимо распахнутого малинового пиджака, сквозь белую рубашку, уже после первого удара покрасневшую от хлынувшей крови.

Оськин замер на какой-то миг, на лице его возникло выражение бесконечного удивления, которое тут же сменилось гримасой страшной боли. Выпустив старика, он схватился за то место, чуть пониже ребер, куда несколько раз вошло длинное, отточенное лезвие штыка. Постояв несколько секунд, медленно опустился на колени и, тут же смертельно побледнев, опрокинулся навзничь вдоль прохода, у самого стола Шаланды.

Кровь продолжала хлестать из ран, подбежавший Пафнутьев вырвал штык у Чувьюрова, впрочем, тот сам протянул штык, с облегчением освобождаясь от этого самодельного, но страшного оружия.

Шаланда в полной растерянности, постанывая, метался по проходу, потом опустился на колени перед Оськиным, попытался перевернуть его на спину, но тут же вскочил, бросился в коридор, заорал что было мочи, призывая в кабинет всех, кто оказался поблизости.

Когда вбежавший дежурный увидел дергающегося на полу, залитого кровью человека, он тоже остолбенел, не зная, что делать, как себя вести. Кажется, один лишь Пафнутьев сохранил хладнокровие. Сунув штык обратно в ящик стола, он поднял трубку, набрал номер и вызвал «Скорую помощь».

Когда два врача вошли в кабинет Шаланды, было уже поздно. Оськин умер в луже собственной крови, так и не отняв руки от ран. Чувьюров сидел в углу, на том самом стуле, который недавно освободил Пафнутьев, и почти в такой же позе – вжавшись между батареей парового отопления и фанерным шкафом. Прошло еще какое-то время, пока Шаланда догадался вызвать конвоира и тот защелкнул на руках убийцы стальные наручники.

Ко всему происходящему Чувьюров отнесся, казалось, совершенно спокойно. Лишь выходя из кабинета, осторожно переступив растекшуюся по полу кровь, он оглянулся и произнес странные слова:

– Дело прочно, когда под ним струится кровь…

И вышел, ссутулившись, глядя себе под ноги.

Санитары вынесли охладевшее тело Оськина в малиновом пиджаке, залитом кровью, конвоиры увели старика, Шаланда еще раз убедился, что штык спрятан в ящике письменного стола. Повертев в руках серую папку с несколькими страничками уголовного дела, он и ее сунул в стол. Посидел, нависнув над столом, и принялся медленно рисовать толстым пальцем причудливые узоры на пыльном стекле. Вздохнул раз, другой, все тяжелее, безысходнее, и лишь после этого решился поднять глаза на Пафнутьева, вернее, на его спину – тот стоял у окна и вслушивался в перезвон весенних капель по жестяному карнизу.