– Это «Сфинкс», – прошептал Шаман, – святая святых электронной базы «Гидры», настоящий ас кодирования.

«Ввести пароль! В случае отсутствия отмены система сработает на подтверждение!» – сигналил «Сфинкс».

– У нас полминуты. Прежде, чем принять решение, эта тетка должна протестировать саму себя на исправность.

– Каким образом? – спросила Стелла.

– После аппаратного теста следует проверка алгоритма, а каждое декодированное сообщение сравнивается с исходным, и если оно повторяет входное, то значит алгоритм не работает, и «Сфинкс» пробует следующее сообщение. После пятого «сбоя» система должна отключиться и снова перейти в режим самотестирования.

– Надо предложить ей перевертыш – обыкновенный русский перевертыш! – срывающимся голосом подсказал Парнасов.

– Избушка, избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом? – зажегся Шаман, – А ну-ка, перевертыши, живо!

– А роза упала на лапу Азора, – выпалил Парнасов.

– Карма – мрак! – подсказала Стелла.

– А торг у грота! – нашелся Скиф.

– А гром у морга! – придумал Сельдерей.

– Я не стар, брат Сеня, – строчил Шаман без пропусков и заглавных букв. – Еще, еще, для надежности!

– «Я иду с мечом судия!» – вспомнил Парнасов.

Изображение «Медузы» на экране задрожало – со стороны казалось, что она плачет. На экране появилась мигающая надпись: «Сбой системы. Команда не принята!»

Усталый Шаман откинулся в кресле, с восторгом созерцая дело своих рук, как Демиург на закате шестого дня.

Внезапно стало тихо, так тихо, что стал слышен мягкий шорох падающего за окном снега.

– Что это с ней? – спросил Скиф.

– Ушла в себя. Теперь лет триста она будет переворачивать фразы, размышляя над тем, почему у нее не получается прочитать наоборот, – ответил Шаман.

Он вышел на крыльцо и рванул потный ворот. Апокалипсис был безоговорочно отменен, и над Россией плыла роскошная русская зимняя ночь с ясными звездами и колокольными перезвонами…

Утро первого января Иван встретил среди седых елей Кремлевской больницы. Там, в светлой, прохладной палате среди трубочек и отключенных капельниц, лежала Анфея. После крушения аквапарка девушка так и не пришла в сознание.

– У пациентки синдром Снегурочки, – пояснил Ивану наблюдающий врач. – Мы взяли ее кровь на анализ. Признаюсь, никогда такого не видел! Под микроскопом видны мягкие кристаллики льда. Обычный физраствор не работает, и ее состояние ухудшается.

– Я могу дать ей кровь, – Иван почти умоляюще посмотрел на доктора.

– Ваша девушка нуждается не в крови, а в гораздо более тонкой субстанции: любви или молитве, а я не священник. У нее не просто кровь, а, простите за каламбур, коктейль из огня и вечного льда.

– Возьмите, доктор, это ее спасет! – Иван вынул из-за пазухи ледяной кристалл.

В приемном покое Ивану выдали вещи Снегурочки: подмокший сверток с одеждой и домотканый мешок, оказавшийся неожиданно тяжелым. Иван развязал туго стянутые тесемки из крапивного волокна. Наполовину засыпанное кедровыми орехами, там лежало старинное копье в серебряной накладке, оберегающей широкую, почернелую от древности «ладонь».

«…Есть за Уральской грядой заповедное озеро, а посередь негокаменистый остров-клык, всегда покрытый густым туманом. Стерегут тот остров стаи белых птиц и караулят тайну. Тайна его – глубокий колодец-студенец. Кто нырнет в студенец – пройдет семь миров поддонных. Первый мир – вода, с дневными звездами, под нею – лед. Ниже – огонь, еще ниже – облака с туманами, после – свет, затем – тьма и лишь на седьмом – такой же мир как наш, с ветром и деревьями, со сменой дня и ночи. Растет на дне колодца чудесный сад и звенят живые ручьи. Стоит в заповедной глубине его ложе из кристалла. Спит на том ложе долгим жемчужным сном нагая девица, и ее золотистые волосы покрыли ложе и холм, и проросли сквозь них цветы и травы. День и ночь стоит на коленях перед ней старец-инок в снежных сединах. Рубище от ветхости давно свалилось с его плеч. День и ночь молит старец о жизни той единственной, что спит в ледяном хрустале. В руках у инока вместо креста – старинное копье, и пока держит могучая рука Копье русской Судьбы, и льется его Слово до тех пор бьется Сердце Руси в потаенной чаше, ожидая пробуждения…»

Парнасов вздохнул и поставил точку. Он по привычке работал всю ночь и не заметил, как в комнату прокрался летний рассвет. Да что рассвет, он не слыхал даже шагов жены. Стелла научилась двигаться мягко и бесшумно, и эта новая походка очень шла ей.

– Нет, это слишком грустно, – прошептала Стелла, она успела прочесть последние строки. – Пожалуйста, напиши другой конец. – Стелла обняла его невинно и нежно, как маленькая девочка своего большого плюшевого мишку.

Парнасов упрямо качнул кудлатой головой:

– Звездочка моя, нельзя переписать жизнь набело!

– Но ведь ты оракул! Все, о чем ты пишешь, сбывается! – напомнила Стелла. – Знаешь, кто-то из мудрых сказал: «Произведение остается в Вечности, если оно не закончено».

– Ну, хорошо. Я напишу эту добрую сказку для тебя одной, – пообещал Парнасов. – Это творение я оставляю Вечности.

«…На Лебяжье пришла весна, – выстукивал Парнасов и сам зажигался верой в слово, в его утверждающую, необоримую силу. – По верховым полянам синими брызгами расплескались подснежники. Из протаявших оленьих следов поднимали венчики первоцветы. Вместо троп и звериных бродов к озеру бежали ручьи. Иван и Анфея брели по колено в шалой весенней воде. На вытянутых ладонях Иван нес Камень Прави.

Среди березовых стволов мелькнул белый Единорог и растаял в лесном тумане. Они вышли к Лебяжьему. Высокая седая женщина в белой рубахе молча ждала, пока они подойдут. Слегка склонив седую голову, Берегиня приняла в ладони Логос и, вглядевшись в переменчивую глубину, бережно опустила камень в озеро.

–  Я снимаю печать смерти с Железного века! – сказала она.

Иван зачерпнул флягой воду Лебяжьего, но Берегиня остановила его руку: