Хороша корова Ласта – молока дает много и телится, не какая-нибудь там яловка, да только вот беда – норовиста. Чуть зазеваешься – запросто рогами подденет, не забодает, конечно, не те рога, но все ж приятного мало. Да и вообще, все коровы как коровы – телки, яловки, нетели? – а эта сама себе на уме, так и норовит нос свой куда не надо сунуть, вон как сейчас, едва не ушла с поскотины! А ну как волк? Или заплутает в лесах, потом наищешься. Светозар за все свои тринадцать лет такой непотребной телушки не видел. Едва прилег под ивою, глаза смежил, задремал чуток – куда стадо с огороженной поскотины денется? А вот, поди ж ты, Ласта словно бы нарочно выжидала, когда пастушонок заснет, сунулась в дырку заборную – будто там трава гуще – и вот, едва не ушла! Хорошо, Светозар вовремя спохватился – встрепенулся, замахал кнутом, побежал с посвистом:

– Фью, фью. Ласта! Куда поперла?

Ожег кнутом травищу перед самой коровьей мордой. Ласта вздрогнула, повела глазом недобро, рога выставила и замычала.

– Еще помычи мне, – пригрозил Светозар. – Ужо кнутовищем огрею! А ну, пошла! Пошла, кому говорю?

Пастушонок щелкнул кнутом, и корова, недовольно мотнув головой, ушла к стаду, смирно щипавшему траву на поскотине.

– Гляди у меня, – добавил отрок. – В следующий раз не посмотрю, что дойная, – так огрею!

Вытащив из-за пояса нож, Светозар заковылял к ближней рощице – вырубить лозины да подлатать ограду. Правая нога отрока была босой, левая же, чуть распухшая, обернута березовой корой да замотана сверху тряпицей – третьего дня, в бабки играючи, не заметил, наступил на острый корень, распорол ступню. И теперь вот, вместо того чтобы вместе со всеми пахать, да бороновать, да сеять, пришлось Светозару с коровами на дальнем пастбище управляться. Не для взрослого отрока дело – для дитяти! Эвон как ребята смеялись:

– Иди, иди, Светозарушко, с коровушками посиди, может, чего и высидишь? А мы уж за тебя на поле поработаем.

Вот как! Издевались. Как будто он, Светозар, по своей воле ногу поранил. Ну, да чего уж теперь…

Быстро залатав дыру – ограда, хоть и прошлогодняя, да еще крепкая, стоять и стоять, – отрок с чувством исполненного долга вновь завалился на пригорке, в тени старой березы. Только на этот раз уже больше не спал – вырезал из ольховой ветки свирельку, засвистел:

– Фью-и, фью-и, фьють!

Коровушки, как по команде, оторвали от травы морды, замычали – видать, понравилась музыка. Кудрявился цветочным разноцветьем, пах духмяными травами последний весенний месяц – цветень, – выдавшийся на редкость погожим. Все дни, за небольшим исключением, стояло ведро, солнышко ласково светило в голубом безоблачном небе, дул теплый ветер, приносящий с великого озера стойкий запах рыбы. Озеро было рядом, огромное, словно море, о котором частенько рассказывал старейшина рода Тарх. А в него, в озеро, впадала могучая река, широкая и порожистая, несущая свои серебристые волны среди холмов, поросших высокими соснами и мохнатой сумрачной елью. Берега покрывали густые ольховые заросли, и в роде Светозара, не слишком давно пришедшего в эти места, реку так и прозвали – Ольховой. Хорошая была река – широкая и многорыбная. Во-он она, если чуть привстать и повернуть голову, виднеется, синеет за кустами. Сбегать, что ль, искупаться? Светозар задумчиво почесал затылок, взъерошив целую копну соломенного цвета волос. Смешно наморщил усыпанный веснушками нос, покривил губы – ну его, это купание. И нога еще не совсем зажила, и за стадом присмотр нужен, да и – самое главное – в реке-то кто только не живет! И Морена – красавица дева, дающая как жизнь, так и смерть, и берегини, и девоньи, и русалки, что водят игрища-хороводы на прибрежных лугах да завлекают, утягивают в воду путников. Прежде чем купаться, надо обязательно задобрить всех речных жителей, и дев, и старика водяного, принести им жертву – хотя бы венок, сплетенный из первых весенних цветов. Одуванчики как раз для такого венка подойдут, вон их тут сколько – рассыпались по всему лугу желтыми пушистыми шариками…

Где-то совсем рядом, в березовой рощице, вдруг закуковала кукушка. Светозар вздрогнул – ну вот, всем известно, в кукушку-то русалки больше всего любят обращаться, а иногда и в лебедя, и в коня. Нет, все ж таки надо венок сплести, принести требу! Им, а заодно и вилам – холодным красавицам, что живут в поле и на холмах и так же, как и русалки, губят зазевавшихся путников. Да, еще не забыть про упырей-кровопивцев, им-то не требы приносить нужно, а так, на всякий случай, задобрить, отвести зло.

А солнце уже палило, припекало вовсю, не спасала и тень. Коровушки, жалобно мыча, жались к березняку, росшему у самой поскотины. Светозар скинул рубаху, старую, грубого беленного на солнце холста, однако с вышивкой-оберегом – и по подолу, и по запястьям, и по вороту. Крупные капли пота прокатились со лба по щекам к шее. Отрок пошарил в лежащей рядом котомке, вытащил плетенную из бересты флягу, приложил к губам…

И недовольно нахмурился. Ну, вот – и вода закончилась. Что ж, тогда можно будет и искупаться, все одно так и так идти на реку – и себе водицы набрать, и коровушкам, стадо-то напоить пора. Нелегкое дело. Но сперва – венок.

Пастушонок проковылял к лугу, нарвал одуванчиков и сноровисто сплел венок – спасибо, научила старшая сестрица Невда. Надев венок на голову, отрок прихватил кадки и спустился вниз, к реке, где напротив поскотины были устроены узенькие мосточки. Поставив кадки, Светозар поклонился на все четыре стороны и, сняв с головы венок, осторожно опустил его в воду:

– Нате, берегини, нате, русалки, все вам, вам, качайтеся, ублажайтеся да зла не делайте.

Подождав, когда венок унесет течением, отрок скинул порты и, подняв тучи брызг, бросился с мостков в воду:

– Ай!

Ох и студеной же была водица! Правда вот, как немного привык, так вроде и ничего, приятно даже. Немного поплескавшись у берега – на середину плыть не решился, мало ли, там какие-нибудь другие русалки, которым венка не хватило, – Светозар выбрался на мостки, растянулся блаженно. Чуть обсохнув, натянул порты, зачерпнул в кадки водицы да заковылял вверх по холму обратно. А уже и не так прихрамывал, видать, скоро совсем заживет нога-то. Уж тогда пусть старейшина кого другого на выпас ставит, чай для него, Светозара, и получше дело найдется. Сев-то в разгаре! Еще прошлым летом родичи выбрали в лесу подходящий участок, подсекли деревья, оставив медленно превращаться в сушины, а не так давно подожгли, пустили пал, теперь вот запахивали-распахивали теплую еще землицу вместе с золою. Сеяли рожь, да чуть ячменя, да пшеницы. Насчет пшеницы старейшина Тарх хмурился – здешние земли не особо-то урожайны, холодны, да и дожди, бывает, зарядят на несколько недель кряду. Не то что там, на старом месте, далеко на юге, где когда-то жил род. Однако пришли откуда-то неведомые «волчьи» люди – стали нападать. Старики рассказывали: когда-то давно племя Птицы, к которому принадлежал и род Тарха, убили у «волчьих людей» – так они себя называли – особо почитаемую прорицательницу и разрушили святилище, вот «волки» и поклялись мстить. Сожгли селения, вытоптали лошадьми поля, кого поубивали, а кого и взяли в полон. Племя Волка были народом многолюдным и злобным, за доблесть почитали не хлебопашество, а войну. Пришлось уйти далеко на север. Что ж, и здесь, в дремучих лесах, вполне можно было жить. Многочисленные озера и реки в изобилии давали рыбу, в лесах водилась дичь, а болотах – руда, из которой кузнецы выковывали серпы и косы.

К тому ж, что немаловажно, пустые были земли. Нет, люди, конечно, жили здесь и до прихода «птиц», но их немногочисленные поселки располагались в той стороне, где всходило солнце. Странный был народ, эти лесовики, говорили на каком-то непонятном наречии, сами себя называли «вепси», ну а уж Тарховы переделали – весь, весяне. Впрочем, и вепси издавна здесь не жили, а раньше этими краями владела лопь, или саами, про которых те же весяне рассказывали, что те – все до одного злые черные колдуны. Вот и ушли постепенно к своим страшным богам далеко на север, в полнощные земли, где летом – вечный день, а зимой – вечная ночь, когда совсем не восходит солнце. По крайней мере, так говорил весянин Вялиш, охотник, частенько заходивший в селенье, где жили родичи Светозара. Вялиш, правда, производил впечатление вруна – уж больно красноречиво хвастал своими охотничьими победами. Сохатых, дескать, валил за лето десятками, уж не говоря о белках, соболях и прочей мелочи. Ну-ну, верим, как же… С такой-то добычей так в посконной-то рубахе не ходил бы! Уж выменял бы чего покрасивей да побогаче. Вообще, интересно было – Вялишь говорил вполне понятно, на том же самом языке, что и племя Птицы.