Дальнейший путь по тропе вниз был совсем лёгким, Чернов позволил себе пару раз даже перейти на бег. Достигнув подножия неведомой горы, он взглянул на заметно посветлевшее небо. Промёрзший до костей, Чернов с надеждой подумал о солнце. Ещё бы понять, какое здесь, в этом неведомом ПВ, время года, и вообще — какой климат? До сих пор везло: тёплые ПВ попадались… В поисках ответа он внимательнее разглядел местную необильную растительность: ничего не говорящие редкие ёлочки-сосёнки, какие-то низкие кусты без листьев (неужто везде — зима?), под ногами — ни намёка на траву. Соседние горы в смысле флоры побогаче, на некоторых склонах чернели леса, явно хвойного толка, но радующих глаз альпийских лугов не наблюдалось нигде.

Козья тропа переросла в неширокую дорогу без следов какого бы то ни было колёсного транспорта, да и вообще без каких либо следов. Бредя по освещённой неярким утренним светом — когда ещё солнце из-за гор выберется? — дороге, Чернов тщетно искал на ней оттиски копыт, следы обуви, колеи от телеги… Не было здесь ничего такого, будто и не ходил по этой дороге никто, будто и не построена она никем, а образовалась сама по себе, благодаря природным неведомым силам, лично для Чернова Игоря образовалась, который, заметим, оставлял в мягком песочно-глинисто-каменном покрытии явные, легко читаемые следы.

Ничья дорога шла по долине от одной горы к другой, вела Чернова туда же, дарила слуху усталого и замёрзшего путника однообразный хруст его собственных шагов и по-прежнему не выдавала ничьего присутствия — ни следом, ни знаком, ни хотя бы мусором. Постепенно у дороги появился уклон вверх, она явно шла к перевалу. Чернов оглянулся. Позади него высилась громада горы, с которой он час назад спустился, над ней нимбом висело долгожданное солнце, дыхнувшее теплом в лицо. Но тепло не было многообещающим, животворным, это было номинально вежливое тепло равнодушного зимнего светила, которое не способно никого толком согреть. Тем не менее Чернов, хотя и замёрз, как не замерзал, кажется, ещё никогда в жизни, отметил, что воздух прогрет градусов до десяти — пара от дыхания не было, а значит, есть надежда на то, что он попал в место с мягким климатом. С приятным удивлением Чернов заметил, что думает не только о своей грешной телесной оболочке, внутри которой уже, может быть, гнездится коварная пневмония, но и о нетеплых домах Вефиля, о самодельных очагах, о шкурах коз и овец, превращённых в подобия тулупов или шуб. Уж как ни назови — не Диор, не Фенди, не даже Юдашкин. Пока всё складывалось так, что ему не пришлось увидеть эти изделия местных кутюрье.

Пока не пришлось, а теперь — вот они. Торжественный караул выстроился у родных ворот родного — а какого ещё? — Города.

Жители Вефиля встречали Чернова именно в тёплых свитерах, связанных из козьей шерсти, и всё-таки телогрейках, если термин понимать буквально. Последние представляли собой сшитые вместе шкуры с дырой для головы посередине. Может служить как постелью, так и одеждой. Точно такую Чернов имел в доме Кармеля…

Едва фигурка бегуна-пешехода, сутулая от усталости, показалась из-за скалы, к нему стремглав понеслись мальчишки, неся в руках пресловутые свитера и покрывала. Благодарно кивая, Чернов укутался и остаток пути прошёл, поддерживаемый со всех сторон пацанами с озабоченными лицами. Как же — им доверили встречать Бегуна!

Первым к нему обратился Кармель:

— Здравствуй, Бегун, ты вернулся даже быстрее, чем мы ожидали.

В другое время Чернов непременно съязвил бы: мол, могу уйти погулять, если не ждали так рано, но сейчас сил не было, да и Кармель слова сказать не давал.

— Пойдём скорее домой, отогреешься, поешь, отдохнёшь. Женщины уже заканчивают делать отвар из трав, тебе надо будет выпить, чтоб не заболеть…

Будто отвечая на ещё не то что не заданный, но даже несформулированный вопрос Чернова: «Из каких трав? Откуда здесь травы?», Кармель произнёс грустно:

— У нас есть кое-какие запасы, я же говорил тебе… К сожалению, пришлось их использовать, здесь совсем голая земля, Бегун…

Чернов больше всего не хотел слышать в словах Кармеля упрёк, и, может быть, его там и не было, но внезапно увеличившаяся в размерах совесть, всю дорогу до Вефиля проедавшая ему мозг бессмысленной мыслью (да, да, именно так!): «Куда же ты, Чернов, угодил? Не стыдно тебе? Лысые камни, горы и холод… Как же вефильцы жить-то будут? Где скот пасти станут? А до этого? Аттракцион для сытых туристов, а позже — туманная взвесь без берегов, как результат дешёвого малодушия Бегуна…» — совесть эта, агрессивно настроенная, сама распознала упрёк Кармеля, и Чернов моментально почувствовал себя виноватым.

Но Кармель и здесь опередил Чернова:

— Не вини себя ни в чём, Бегун. Всё идёт, как должно идти. Путь — разный…

И это при том, что Чернов не произнёс ни слова. Нет, всё-таки Кармель умеет читать мысли. А может ли быть, что в Книге уже прописаны все эмоции и переживания Бегуна и Кармель просто знает о них заранее?.. Нет, думать, анализировать — это потом. Сейчас — согреться и поесть.

Заботливый Кармель и предусмотрительные жители Вефиля обеспечили Чернову исполнение его нехитрых желаний. Горячая еда, странный на вкус, но приятный напиток из трав, выставленный посреди комнаты очаг с трещащими поленьями — всё это превратило Чернова в человека за каких-то полтора часа. После еды его сморило. Засыпая, укрытый толстым шерстяным одеялом, он вяло думал о том, что сейчас по затихшему Вефилю носится весть: Бегун заснул! Тихо всем! Ну и пусть себе благоговеют, сквозь дрёму заключил Чернов. Это было его последней мыслью наяву.

А дальше был сон. Странный, необычный. То есть начинался-то он традиционно: дорога, впереди горы, очень хочется пить. Привычно принимается решение бежать дальше, искать родник. Но сон не оборвался на этом месте, как бывало раньше, теперь Чернов побежал, добрался до гор и в поисках родника стал забираться всё выше и выше, сначала по козьей тропе, затем просто по скалам, пока не достиг вечных снегов. Родника всё не было, и он полез дальше, цепляясь окоченевшими пальцами за холодные камни, утопая в снегу… И вот ещё один шаг — и он проваливается совсем глубоко, с головой, пытается откопаться, но тщетно, его засасывает ещё глубже, он смотрит наверх и видит, как клочок неба над ним становится всё меньше и меньше, грандиозное снежное чрево глотает его, и вот уже свет тускнеет и грудь сдавливает плотная снежная масса… последний глоток воздуха…

Сон почти точно повторял недавнюю явь.

И в него властно ворвалось постороннее:

— Бегун! Бегун, проснись!

Кармель тряс Чернова за плечо.

— Бегун, ты задыхался во сне… Я испугался, решил разбудить. С тобой всё в порядке? Плохой сон?

— Да… — Мысли ещё не пришли в порядок.

— Это бывает. Хочешь, расскажи мне его, я попробую истолковать.

— Да нет… пожалуй, не надо. Что тут толковать? Умер я во сне, вот и всё.

— Умер… — задумчиво протянул Кармель. — Смерть во сне — это вовсе не плохо, Бегун. Это значит, что ты отказываешься от прошлого и идёшь покорять будущее с новой силой и как новый человек.

Чернов как раз чувствовал себя новым человеком с новой силой. Он выспался, а волшебный эликсир, принятый накануне, похоже, победил так и не расцветшее буйным цветом воспаление лёгких. У него даже достало юмора оценить скромность Хранителя: «сила» прозвучала явно со строчной буквы.

Всплыла мысль: где же мы теперь?

Кармель, по обыкновению, ответил на незаданный вопрос:

— Вефиль стоит в небольшой долине. Со всех сторон горы. За горами…

— Тоже горы, — вставил Чернов.

— Да. Травы совсем нет. Это плохо. Люди не знают, где теперь пасти скот. Есть кое-какие запасы сена, но надолго ли их хватит? Да и с водой плохо, никто пока не нашёл ни одного источника. Ладно, что у людей в кувшинах осталось немного, да и колодцы пока не пересохли…

— Я побегу снова. Вот только отдохну…

— Да, конечно, — грустно сказал Кармель. Как-то совсем грустно.